Трое суток норд-оста

— И перепродажей контрабанды вы прежде не занимались?

— Не занималась.

— Откуда же у вас такие деньги?

Следователь вынул из стола большую фотографию и показал ее так, чтобы Сорокин тоже увидел веер из восьми сберегательных книжек, выложенных сверху тремя десятками золотых колец. Женщина вздохнула, достала платочек, высморкалась и снова уставилась на фото, словно там была невесть какая любимая родня.

— А тайна вкладов оберегается государством, — сердито сказала она.

— Трудовых вкладов.

— А тут! Сколько было труда!..

Сорокин едва удержался от улыбки. Хотя это было не так смешно, как грустно. Есть ли что-нибудь, к чему человек не мог бы привыкнуть? Труден первый шаг, а потом люди забывают, что дорога, на которую они шагнули, запретная, и совершенно искренне удивляются и даже возмущаются, когда их останавливают…

— Ну зачем вам столько денег? — сказал следователь. — Ведь вы этого не истратили бы за всю свою жизнь. Квартира в коврах, дача есть. А вот детей нет. Разбежались дети от ваших богатств, не это им нужно.

— Машину хотела купить…

— У вас на три машины хватит. Нет, матушка, это жадность. Поглядите, до чего она вас довела!..

— Лечиться-то недешево, — сказала тетка, не сводя со следователя испуганных глаз.

— Лечение у нас бесплатное.

— Это только грипп бесплатно лечат. А путевка на курорт сколько стоит?

— Теперь не будет ни путевки, ничего. Все у вас конфискуют.

— Почему все-то, почему? — истерично закричала она. — Тут и мои деньги, кровные, заработанные!..

— Сколько вы зарабатывали? Сто десять?

— Семь лет работала. Сколько будет за семь-то лет?..

— А разве вы ничего не покупали за это время? Как же вы жили? Вот и посчитайте, какой ущерб нанесли государству.

"Ат-та-та! — подумал Сорокин. — Моралист, неисправимый моралист. Таких, как эта тетя, перевоспитывают страхом, а не убеждениями. Пилюли помогают только вначале. Если болезнь запущена, без хирургической операции не обойтись… Да и в самой ли тетке дело? Она носитель инфекции. Социальной инфекции. Ее надо изолировать, не тратя время на нотации. Чтобы не заражала других жадностью, обманчивой верой в возможность легкой жизни за чужой счет. Есть, наверное, такой вирус, вызывающий ненасытную жадность. Должен быть. Иначе откуда эта болезнь души человеческой?.."

— А чего я сделала государству? — с вызовом сказала тетка, подавшись вперед. Теперь она смотрела на следователя не растерянно, не испуганно зло. — Что я, воровала, как другие? Может, торговле мешала? Дак я продавала платки, каких и не бывало в ваших магазинах, еще мохер, жевательную резинку. Люди благодарили, потому что купить-то больше негде. Я помогала торговле, которая сама-то не умеет. Мне спасибо сказать надо…

За стеной громко захохотали. Тетка быстро повернулась на смех, готовая ругаться, но увидела закрытую наглухо дверь: за стенкой смеялись по какому-то другому поводу. И оттого, что некого было ругать, она вдруг опала, оплыла вся, словно кусок пластилина у печки.

— Но при всех этих «благодениях» вы себя не очень-то забывали.

— А кто себя забывает, кто? Вы, что ли?

— На сегодня хватит, — устало сказал следователь.

Когда женщина ушла, он еще минуту сидел неподвижно, не глядя на Сорокина.

— Извините, Виктор Иванович, — сказал наконец, не поднимая глаз от бумаг.

— Да, брат. Вам бы воспитателем быть.

— Не понимаю я их! — воскликнул следователь, растерянно пожимая плечами. — Сколько работаю, а не понимаю. Ведь жалко же ее. Вы бы видели, какая в девках была! А теперь — кожа да кости. Извела себя и всех извела жадностью. Это же медленное самоубийство!..

— И хорошо, что не понимаете, — сказал Сорокин. Он встал и пошел к двери. — А Братика надо бы поискать. Все-таки ниточка…

В коридоре он столкнулся с начальником уголовного розыска майором милиции Коноваловым.

— Мне сказали, что вы пришли. Я вас ищу, ищу, — обрадованно говорил Коновалов, пожимая Сорокину руку и нагибаясь. Его называли дядей Степой, и сколько Сорокин помнил, Коновалов при встречах со старшими начальниками всегда стеснялся своего роста.

— Ладно, ладно, — говорил Сорокин, входя в его кабинет. — Ты мне лучше столик поставь. Вот тут, скажем.

— Мой, пожалуйста.

— Твой не годится. Скажешь потом: во всем виноват тот, кто сидел за столом начальника.

— Виктор Иванович!

— Ладно, ладно. С этой минуты мы с тобой — сослуживцы, а стало быть, уж извини, придется на «ты». Так что поставь-ка столик. Твой помощник может вот тут сидеть?

— Конечно, товарищ подполковник! Сейчас и организуем.

Он вышел, и уже через минуту дверь отворилась, и в нее втиснулась широкая спина молодого парня, втаскивающего стол.

— Лейтенант Сидоркин, — представил его Коновалов. — Инспектор нашего уголовного розыска.

— Будем знакомы, товарищ Сидоркин.

— Он у нас самый везучий.

Сорокин с любопытством взглянул на лейтенанта. Хотел пошутить, что это, мол, по традиции — везение, потому что лейтенанты Сидоркины, как и майоры Пронины, — любимые у всех сочинителей детективов. Но только усмехнулся про себя, сел и удовлетворенно поерзал на стуле.

— Что ж, товарищи, поскольку я теперь член вашего коллектива, давайте проводить совещание…

II

Писать заметки в стенгазету для инспектора таможенной службы Головкина было сущим бедствием. А тут приходилось писать для городской газеты, и он ходил по истоптанной ковровой дорожке кабинета и никак не мог придумать начало.

— Что знают люди о таможне? — спрашивал начальник, наставляя его на "писательский подвиг". И сам отвечал: — Ничего не знают. Борьба с проникновением через границу контрабандных товаров? Это ж толика. Главное, из-за чего у нас голова болит, — внешнеторговые грузы. Поцарапают при погрузке какой-нибудь агрегат, кого ругают? А маркировка, упаковка грузов? Ящики сбиты не по правилам, буквы не того размера, как полагается… Не мы делаем, но мы виноваты, что отправили.

Говорить Головкин и сам был мастер. Но не писать. К тому же такую статью, в которой на двух страницах надо было сказать все.

Он подошел к столу, нерешительно написал заголовок "Что такое таможня?". И сразу засомневался в необходимости предавать огласке все таможенные секреты и, зачеркнув написанное, решительно вывел другое "Ответственность за контрабанду".

"Контрабанда — это незаконный вывоз или ввоз товаров и иных ценностей через государственную границу СССР. Она наносит большой экономический и политический вред. За контрабандную деятельность предусмотрена уголовная и административная ответственность. Уголовная ответственность наступает за незаконное перемещение товаров или иных ценностей через государственную границу СССР, с сокрытием предметов в специальных хранилищах, либо с обманным использованием таможенных и иных документов, либо в крупных размерах, либо группой лиц, организовавшихся для занятия контрабандой, либо должностным лицом с использованием служебного положения…"

Головкин перечитал написанное, поморщился и решительно зачеркнул все.

— "Либо, либо", — передразнил сам себя. — Сплошная уголовная ответственность.

— Тьфу ты, как наваждение! — выругался Головкин. — Контрабандой занимаются единицы, а рычим на всех. Ну и что? — возразил он сам себе. Пусть все знают, чем это грозит…

В дверь постучали, и Головкин обрадовался, узнав по стуку своего давнего друга контролера пограничного КПП прапорщика Соловьева.