Высота

- Ясно, товарищ старший лейтенант, - еще раз сказал Кузнецов. - Ну, насчет Героев - лишнее, конечно. А дело свое сделаем как надо.

- Давай, Николай Иванович. Бери полный боезапас - и давай.

И Кузьменко опять, теперь уже на прощанье, пожал своей озябшей рукой узкую, но очень крепкую руку Кузнецова.

"Что ж, значит, бой с танками, - рассуждал Кузнецов, направляясь к своему орудию. - Кому-то из нас суждено сложить здесь голову. Очень уж вымотались ребята за последние дни. После Севастополя, считай, пятый расчет меняю: кто убит, кто ранен, кто контужен... А теперь еще горше терять людей - война вроде бы к концу подвигается. Всякому охота дойти до этого конца. Да не всякий дойдет... Ребятам по ночам чаще сны стали сниться, сами говорят. О доме сны. Рассказывают друг другу, полушутливо вроде бы, а в глазах нет-нет да и промелькнет надежда и тревога: дескать, доживем ли..."

Думал Кузнецов и о себе, скользя кирзачами по скользкой, размытой дороге, припорошенной снежной слякотью, обходя зябкие лужи. Но странно, о себе ему думалось как бы в третьем лице. Сиюминутные заботы, свалившиеся сейчас на него, после разговора с Кузьменко, эта высота, где предстоял, судя по всему, нелегкий бой, заслоняли собой личное, и оно отдалялось, воспринималось несколько отвлеченно, а потому и неопределенно. Нет, каждый на войне не может не думать о себе, о своей судьбе и жизни, особенно перед близким боем. Как он сложится? Останешься ли в живых, выйдешь раненым или не выйдешь вовсе? Такие мысли не прогонишь, они назойливо лезут в голову, а порой и одолевают. Но по-разному приходят они к разным людям. Одно дело - к бойцу, у него все наготове, лишь жди команды и выполняй ее, действуй умело и смело, по обстановке; другое дело - к командиру, ему надо многое решить перед боем, и в первую очередь продумать, как выиграть этот бой и выиграть с наименьшими потерями. Эти заботы не дают ему порой времени подумать о себе. Личное как бы отодвигается на второй план, становится неглавным.

Кузнецов осмотрел орудие Корякина, свое стояло метров на пятьдесят дальше. Видно, только что привезли горячий обед, и расчет, примостившись кто где, обедал. Тут же был и взводный, молоденький лейтенант, совсем недавно пришедший из училища. С котелком и ложкой в руках, с поднятым воротом шинели (все сыпал и сыпал дождик со снегом), он вылез из кабины "студебеккера", груженного боезапасом, подошел. Подошел и сержант Корякин.

- Садись с нами! Поешь.

- У себя, - ответил Кузнецов, - тут рядом. Ну что, на высоту?

- На высоту, - Корякин вздохнул озабоченно: - Крутоват подъем с этого склона. Одолеем, как полагаешь?

- Попытаемся. Машины у нас с тобой мощные, потянут. Надо, чтобы потянули.

- Надо, - согласился Корякин. - Попробуем...

- Задание вам ясно, товарищ старший сержант? - спросил взводный. Наши два орудия приданы стрелковому батальону. Бой - на том склоне высоты, нам приказано поддержать. Полный боекомплект - и выступаем. Поднимемся наверх - позицию выбирать самостоятельно. Я пойду с орудием Корякина.

- Ясно, товарищ лейтенант. - Кузнецов ответил серьезно и твердо, чуть нажимая на звание и этим давая понять, что его ни в коей мере не смущают молодость и неопытность взводного. Он знал: то и другое со временем проходит - на фронте человек скоро взрослеет. Недаром здесь год за три считается. Эта неожиданная мысль вдруг удивила его самого: выходит, он уже почти десять лет воюет... - Все ясно, товарищ лейтенант, - повторил он. Знаю: тяжело там Бурову, надо торопиться. Танки подтягивают немцы...

- Срочно готовьтесь - и выступаем. Орудие Корякина готово. Так, сержант?

Корякин кивнул, оглядывая высоту.

- Крутоват все же подъем. Попыхтим.

- Разрешите осмотреть подножье, товарищ лейтенант? - сказал Кузнецов. - Надо выбрать место, где лучше подниматься. Вслепую нельзя, можно засесть. Я быстро, на машине.

- Давайте, - согласился взводный.

- А ваше орудие следом пойдет, как выберу дорогу. Так надежнее.

- Добро. Выполняйте!

В голосе лейтенанта уже послышался командирский полубасок, и Кузнецов одобрительно улыбнулся ему одними глазами: так, мол, держать, командир, все в порядке. И ему показалось, что взводный это почувствовал.

И он, лейтенант, нисколько не ревнует и не обижен тем, что комбат вызвал командира первого орудия и говорил с ним лично о предстоящем бое. Значит, старший сержант заслуживает того. Что ж, посмотрим его теперь на высоте - как будет действовать. А пока, несмотря на награды и опыт, незаносчив, уважителен, чувствует в нем, взводном, командира. И это пришлось по душе лейтенанту, придало уверенности. Вот только бы самому достойно и умно провести бой, не оплошать. Как ни странно, но взводному на миг показалось, будто ему, как какому-нибудь школяру-семикласснику, вот-вот предстоит сдавать труднейший экзамен, а принимать его будет старший сержант Кузнецов.

Подходя к своему орудию, Кузнецов видел, как навстречу ему поднимается весь боевой расчет - все пять человек. Это удивило его: должно было быть четверо, потому что одного, Сименцова, уже давно отозвали в дивизион, поваром. Он прекрасно готовил, прежде, до войны, вроде бы работал по этой части, а вот тут из него, из боевого артиллериста, начальство сделало, как сам он выражался, "чумичку". Сименцов страшно обиделся. К тому же он оставался числиться в боевом расчете орудия Кузнецова. Много раз он приходил, просился назад, но дивизионное начальство и слышать не хотело: Сименцов был хорошим поваром.

Да, Сименцов был здесь, и Кузнецов сразу признал его. "Опять проситься пришел, не сидится ему в кухонном тепле". Расчет, как и корякинский, обедал. Все пятеро выжидающе глядели на него, ждали, когда подойдет: ведь не зря вызывал комбат Кузьменко, наверняка какую-то новость несет с собой командир орудия.

- Товарищ старший сержант, - сразу же выдвинулся навстречу Сименцов. Мокрое лицо его улыбалось. - Я пришел, товарищ командир. Совсем. Опять к вам.

"Пришел... На гибель свою, может, пришел, нашел время".

Кузнецов кивнул ему:

- Потом, потом разберемся. - И шоферу Головину: - Заводи машину. Глазкову бросил, проходя мимо, к кабине: - Отцепить орудие!