Друзья в верхах

— Мне кажется, что ты на стороне Марии и сочувствуешь скорее ей, чем Луке.

— Но Лука прав, — сказала Паола. — Она корова.

— А я думал, она тебе нравится.

— Она мне действительно нравится, — уверила Паола. — Однако это не мешает мне согласиться с Лукой, когда он говорит, что она корова. Но виноват в этом он сам. Когда они поженились, она была стоматологом, а он потребовал, чтобы она оставила работу. И потом, после рождения Паоло, Лука сказал, что зарабатывает достаточно денег, чтобы достойно содержать семью.

— И поэтому, — перебил Брунетти, — он несет ответственность за то, что она превратилась в корову?

— Да! — Паола, вспомнив старые обиды, нанесенные подруге, говорила теперь жестко и отрывисто. — Это он перетащил семью в Джезоло, потому что так ему было удобнее следить за клубами. И Марии пришлось поехать.

— Никто не приставлял к ее голове пистолет, Паола.

— Конечно, никто не приставлял. Но она была влюблена. — Она заметила его недовольство и поправилась: — Хорошо, они были влюблены, поэтому она уехала из Венеции в захолустный курортный городок и стала домохозяйкой и матерью.

— Это не так уж плохо, Паола.

Несмотря на его гневный взгляд, она осталась при своем мнении:

— Я знаю, что это не плохо. Но она бросила профессию, которую любила и в которой преуспела, и заперла себя в четырех стенах, чтобы воспитывать детей и заботиться о муже, который слишком много пил, курил и волочился за каждой юбкой.

Брунетти по опыту знал, что в такой ситуации лучше не подливать масла в огонь. Он молча ждал продолжения обличительной речи.

— И вот теперь, после того как прошло больше двадцати лет, она превратилась в корову. Она толстая и скучная, и, кажется, все, о чем она способна говорить, это ее дети или ее стряпня. — Паола горячилась, однако Брунетти по-прежнему хранил молчание. — Сколько времени прошло с тех пор, как мы с ними виделись? Два года? Помнишь, как скучно нам было? Она все суетилась, спрашивая, не хотим ли мы добавки, или демонстрируя фотографии их совершенно ничем не выдающихся детей?

Брунетти вспомнил: вечер действительно был тягостный. Одна Мария, казалось, не замечала, насколько ее поведение раздражает окружающих. Брунетти осторожно спросил жену:

— Разве это не веский аргумент в пользу того, что виноват не только Лука?

Паола откинула голову на спинку дивана и громко рассмеялась:

— Нет! Ты меня не поймаешь! А если говорить серьезно, уверена, даже мой тон выдает, как мало я испытываю к ней симпатии. — Она взглянула на мужа, ожидая реакции на свое признание. — Существует множество вещей, которыми она могла бы заняться, но не захотела. Она не стала приглашать няньку, а ведь могла работать хотя бы неполный день. Отказалась от членства в стоматологической ассоциации и, постепенно теряя интерес ко всему, что не имело отношения к ее мальчикам, растолстела как корова!

Брунетти понял, что жена высказала все, что лежало у нее на сердце, и в ответ заметил:

— Уж не знаю, как ты к этому отнесешься, но твои высказывания подозрительно напоминают аргументы, которые я слышал от многих неверных мужей.

— Аргументы, оправдывающие их неверность?

— Да.

— К этим аргументам стоит прислушаться. — В ее голосе чувствовалась непреклонность, но не раздражение. — Жизнь предлагала Марии несколько вариантов, и все могло быть совсем по-другому, но она сделала свой выбор. И никто, как ты справедливо выразился, не приставлял к ее голове пистолет.

— Мне ее жалко, — признался Брунетти, — и Луку тоже.

Паола, положив голову на спинку дивана, закрыла глаза и сказала:

— Мне тоже их жаль. Ты доволен, что я по-прежнему работаю?

Он немного подумал, как лучше ответить:

— Не особенно, но я просто счастлив, что ты не растолстела.

11

На следующий день Патта в квестуре не появился. Он, правда, позвонил синьорине Элеттре и сообщил то, что было уже и так очевидно: его весь день не будет. Синьорина Элеттра не стала задавать вопросов, перезвонила Брунетти и поспешила обрадовать: вице-квесторе нет, квесторе в отпуске в Ирландии, так что он, Брунетти, сейчас главный начальник.

В девять часов позвонил Вьянелло и сказал, что он получил в больнице ключи Росси и осматривает его квартиру. Ничего особенного не обнаружено, а из документов — лишь счета и платежки. Он нашел записную книжку с телефонами, и Пучетти всех обзвонил. Единственным родственником оказался дядя из Виченцы, который уже звонил в больницу и взял на себя хлопоты о похоронах. Вскоре после этого позвонил Боччезе, криминалист, и сообщил, что он отправил одного из своих помощников с бумажником Росси наверх, в кабинет Брунетти.

— Что нашли?

— Только отпечатки пальцев Росси и небольшое количество отпечатков, оставленных мальчиком, который нашел его.

Заинтригованный вероятностью существования еще одного свидетеля, Брунетти спросил:

— Каким мальчиком?

— Молодым офицером. Я не знаю его имени. Все они для меня дети.

— А, сержант Франчи.

— Ну, значит, Франчи, — равнодушно заметил Боччезе.

— Что-нибудь еще?

— Нет. Я не смотрел, что там внутри, только снял отпечатки.

В дверях появился полицейский — один из новичков, которого Брунетти пока было неловко называть по имени. Брунетти взмахом руки пригласил его в кабинет, тот вошел и положил на стол бумажник, завернутый в полиэтиленовый пакет.

Брунетти переложил телефон к другому уху, прижав его щекой, и взял пакет. Открывая его, он спросил Боччезе:

— А внутри есть какие-нибудь отпечатки?

— Я же сказал, на бумажнике были только эти отпечатки, — отрезал криминалист и нажал на рычаг.

Брунетти положил трубку. О Боччезе творили, что он настолько виртуозен в своей профессии, что мог бы найти отпечатки пальцев даже на такой маслянистой субстанции, как душа политика, и поэтому ему было предоставлено больше свободы, чем большинству других сотрудников квестуры, и многое прощалось. Брунетти уже давно привык к постоянной раздражительности этого человека, вернее, за годы тесного общения был вынужден смириться с этим. Неприветливость Боччезе компенсировалась безупречным профессионализмом, который неоднократно сдерживал яростный скептицизм адвокатов по поводу найденных полицией улик.

Брунетти вытряхнул бумажник из пакета. Бумажник слегка изогнулся: принял форму бедра Росси, который, должно быть, носил его годами. Коричневая кожа в центре была смята, маленькая полоска застежки потерлась, обнажив тонкую серую ткань корда. Он открыл бумажник: в прорезях с левой стороны были четыре пластиковые карточки: банковские карты «Виза» и «Станда», удостоверение из Кадастрового отдела и карта венецианца, которая позволяла Росси платить за проезд меньшую сумму, чем туристы. Брунетти вытащил их и внимательно рассмотрел фотографии на последних двух карточках. Изображение становилось невидимым, когда свет падал на фотографии под определенным углом, но это был, без сомнения, Росси.

С правой стороны бумажника было маленькое отделение для мелочи, Брунетти поддел ногтем желтую кнопку и высыпал содержимое. На стол выпало несколько новых монет по тысяче лир, немного пятисотенных и три монеты разного размера по сто лир, которые в настоящее время находились в обращении. Брунетти всегда раздражали эти столировые монеты: почему деньги одинакового достоинства должны быть разной величины? И неужели это волнует его одного? Очевидно, у других итальянцев нервы крепче.

Брунетти открыл заднее отделение бумажника и вынул банкноты. Они были размещены в строгом порядке: сначала лежали самые крупные купюры, затем — по убывающей — шли остальные. Он посчитал банкноты — сто восемьдесят семь тысяч лир.

Он засунул пальцы в прорезь с левой стороны и вынул несколько неиспользованных билетов на вапоретто, счет из бара на три тысячи, триста лир и несколько марок по восемьсот лир. С другой стороны он нашел еще один счет из бара, на обратной стороне которого был записан телефонный номер. Судя по начальным цифрам, номер был не венецианский и код города не указан.