Кот госпожи Брюховец

– Убить? – Вирхов воззрился на хмурого мужика. – За что?

– За Ваську, ее проклятого кота, – злобно ответил непротрезвевший лудильщик. – При живом муже кота звать, орать на всю улицу, семью позорить.

– Врет он, господин следователь, – плаксиво запричитала растрепанная баба, одутловатое лицо которой было в свежих и радужных кровоподтеках. – Изверг он, кажинный день смерти жду, кажинный день пьянствует, кулаками машет... Одно утешение – Васенька, хоть синяки залижет...

– Нишкни, дура, – лудильщик повернул кудлатую голову к жене, – все равно убью. С каторги вернусь, прибью тварь поганую.

– Молчать! –рявкнул Вирхов. – Развели здесь черт знает что...

– Женщина нуждается в медицинской помощи, – сказал доктор Коровкин, – кажется, у нее сломаны ребра.

– Все равно убью, – мрачно уставившись на свои стоптанные сапоги, повторил лудильщик. – Думаете, вам все дозволено? Так вот вам – выкусите.

Он поднял к своему носу огромный кукиш.

– Никак и этот марксистской белены объелся?

О степени охватившей Вирхова ярости свидетельствовала мертвенная бледность, разлившаяся не только по его лбу и щекам, но и по едва двигающимся губам.

– Дождется бомбы папаша, – зарычал мужик. – А сынка его сам зарежу!

– Вон! – Вирхов, вне себя от гнева, отступил назад и нажал кнопку электрического звонка. – Вон! С глаз моих!

– Не нравится, правда? – выкрикнул мужик. – Глаза колет? Значится, власти все дозволено? Значится, сынок могет чужими бабами пользоваться?

Вирхов смотрел на наглую рожу мужика с омерзением, смешанным с оторопью.

Капитан Билетов кашлянул.

– Сей мужик утверждает, что баба его гуляет с сынком самого... – громким шепотом сказал он и, шагнув к Вирхову, едва слышно произнес имя высокопоставленной персоны. – За то и из окошка ее выбросил.

Вирхов побагровел. Только теперь он понял, почему младший помощник пристава, ответственный за арестантскую часть на своем участке, приволок пьяницу в следственную камеру: дело приобретало государственный характер. Увидев в открытых дверях кабинета дежурного курьера, Вирхов стукнул кулаком по столу и, судорожно заикаясь, выговорил, тыча пальцем в присутствующих:

– Э... э... э... бабу в больницу. А э... э... его на экспертизу, к Николаю Чудотворцу... Да глаз не спускать...

Курьер кликнул подмогу, и через минуту в кабинете Вирхова остались лишь помощник пристава Билетов и доктор Коровкин. Вирхов прикрыл веки, глубоко вдохнул. Потом повернулся к капитану:

– Составить донесение по всей форме. В соседней комнате бумага. Пока ведем расследование, никому ни слова – дело деликатное. Секретность должна быть полной.

– Так точно, господин следователь! Слушаюсь. – Помощник пристава, пятясь и бессмысленно кланяясь, выскользнул из кабинета.

– Присядьте, дорогой Клим Кириллович. – Вирхов указал доктору на диван. – Как вас-то угораздило попасть в эту безумную историю?

– Случайно, Карл Иваныч, совершенно случайно, – оправляя пиджак, который хотелось немедленно отправить к прачке, старинный друг следователя опустился в кожаные объятия. – Навещал сестер Шнейдер, известных акварелисток. Одна из них страдает «египетской болезнью». Нашел для нее лекарство. Да и сам едва не погиб...

– Надеюсь, лудильщик на вас не покушался? – поднял белесые брови Вирхов.

– Бог миловал, – ответил доктор, – но бабу свою едва ли не мне на голову выкинул, я чудом увернулся. Не мог оставить пострадавшую без медицинской помощи, а в кутузке пристав распорядился к вам ехать. Какой контраст с тем, что я видел в квартире своих пациенток! Кстати, они говорили о господине Глинском. Помните такого?

– Не только помню, – Вирхов встрепенулся, – но уже вторые сутки ищу. Где ж он прячется?

– Насколько я понял, он в имении князя Путятина, в Бологом. Князь занимается археологией, ведет раскопки. Господин Глинский приезжает по мере надобности для экспертиз. Он крупный специалист по материальной культуре древних времен.

– Не знаете ли случайно, когда вернется в столицу? – с надеждой спросил Вирхов.

– Вроде бы пробудет там дня два, – припомнил доктор, – скоро появится. Может быть, завтра.

– А Павел Миронович этого узнать не мог... – то ли с сожалением, то ли с укором протянул Вирхов. – Где-то прохлаждается, небось опять за Дашкой ухлестывает. А мне мифологию преподносит – якобы сотрудников Эрмитажа расспрашивает. Ни на кого положиться нельзя.

– Сочувствую вам, Карл Иваныч. Трудно работать, когда кругом безалаберность и безумие. Вам, наверное, некогда заняться Воздухоплавательным парком.

–Истинно так, – ответил тронутый сочувствием Вирхов. – Лето – пора благодатная, в столице преступлений немного, весь сброд в дачную местность перемещается. Думал, разберусь быстро. А вон как выходит. И у Марии Николаевны нет минутки, чтобы поделиться своими наблюдениями?

– Занята собственным расследованием. Карл Иваныч, если вы не возражаете, я сейчас же отправлюсь в ее бюро и попрошу, если застану, посетить вас. Да и мне надо выяснить, когда она освободится, чтобы сопроводить ее на дачу.

– Буду вам весьма признателен. Если Марию Николаевну не застанете, помогите старику еще разок – загляните в «Аквариум». Только вам и могу довериться, по старой дружбе обращаюсь со щепетильной просьбой: если обнаружите в этом логове разврата моего помощника, кандидата Тернова, гоните поганой метлой на службу.

Доктор улыбнулся, встал и кивнул в знак согласия.

– В наше время молодежь была другой, – пожаловался Вирхов. – А сейчас все считают возможным дерзить, объяснять пренебрежение службой – низким жалованьем. Как будто никогда не слышали о долге! О чувстве ответственности!

Вирхов проводил доктора Коровкина до дверей и вернулся к столу. Он посидел несколько минут в полной тишине. Затем велел письмоводителю связаться по телефону с железнодорожной станцией Бологое и выяснить, куплен ли господином Глинским билет до Петербурга. А сам, надев фуражку и оправив китель, решил наведаться к господину Оттону, благо присутственный день в банке уже закончился. Так сказать, прощупать его политическую благонадежность, своими собственными глазами убедиться, что служащий банка Вавельберга не причастен к преступному деянию. Вирхов знал, что личный визит следователя всегда вносит смятение в душу человека – иной раз тот невольно выдает себя из страха. Кроме того, личный осмотр иногда дает ключ к разгадке преступления – вещи хозяина, предметы обстановки и обихода сами говорят о том, что хозяин желает скрыть. А если Дашка-Зверек не ошиблась в своих предположениях, если деревянный футляр в руках Студенцова был замаскированным взрывным устройством и если получен он из рук Густава Оттона, то Оттона должно взять под наблюдение. Решение принимать ему, следователю.

Густав Оттон снимал квартиру в Дмитровском переулке. Опытный взгляд следователя сразу прикинул стоимость жилья – не меньше ста рублей в месяц. Господин Оттон жил на широкую ногу. Дожидаясь хозяина в гостиной, Вирхов оглядывал модное убранство: дубовый резной шкаф, где рядом с Брокгаузом и Эфроном разместились книги с тщательно подобранными переплетами, диван, кресло-качалка, телефон под орех. В деревянной резьбе мебели и в мелких безделушках, в шторах и сиреневато-серой обивке дивана и кресел повторялся узор из неведомых плодов и растений фантастической формы: искусственно вытянутых, надломленных, причудливо соединенных друг с другом.

На тумбе орехового дерева, с резными накладками, изображавшими увитых водорослями морских чудовищ, стоял граммофон с жемчужно-серым раструбом, рядом лежали пластинки. Вирхов взял одну, с наклейкой ярко-красного цвета, какими граммофонные фирмы обычно метили пластинки самых лучших, самых известных певцов – и стал разглядывать этикетку с фамилией знаменитой Вяльцевой. Тяжелый, глухой удар за спиной заставил его резко обернуться: черный котище с белыми лапками спрыгнул с широкого подоконника и, скользя брюхом по ковру, подбирался к его сапогам.