Выстрел на Лахтинской

— Это, вероятно, не так. По-видимому, у него были и серьезные причины для самоубийства. Я слышал, что семейная жизнь у Панкратьева не сложилась: с первой женой он разошелся, второй брак оказался не совсем удачным, его первенец умер, а приемный сын оказался проходимцем... А тут еще серьезные неудачи в исследованиях по очищению крови... — Доливо-Добровольский снял очки и стал протирать их белоснежным платком. — Ну, нормальные, уравновешенные люди в этих случаях не стреляются. Некоторые же, как Николай Петрович, имеют неустойчивую нервную систему, а тут еще револьвер под боком.

— Вы считаете, что Панкратьев был религиозен?

— Профессор несомненно был верующим.

— Ну, а о самоубийстве профессора вы больше ничего не знаете?

— Я вам все сказал.

Маргонин и Сазонов заканчивали обедать в ресторане «Националь».

— Итак, — сказал Сазонов, пригладив усы и отодвинув в сторону тарелку с недоеденным пловом, — я все-таки считаю, что Панкратьева убила Марина.

— Мотивы? — Маргонин посмотрел на официанта, который принес два стакана чая, кинул в стакан кусочек сахара и, позвякивая ложечкой, начал медленно его размешивать.

— Авторитет церкви все время падает, что отражается на доходах священнослужителей. А тут еще появляется ученый, который ведет опыты по оживлению животных и собирается перенести их на человека. Мало того, он не предал земле тело своего сына. А ведь согласно Ветхому завету, воскреснуть мог только господь! И профессор становится опасным для церкви человеком, — Сазонов вытер лицо большим батистовым платком. — Ученого решают устранить. Но как это сделать? И тут помог случай.

Панкратьев женится на молодой религиозной женщине: несколько человек видели, как она целовала крест у священника Благовещенской церкви. Марина попадает под их влияние. А тут еще бесконечные ссоры с мужем, ей приходится разрываться между ним и матерью. Но Марина никогда не решилась бы на убийство, если бы ее руку не направляли священнослужители.

— И кто же конкретно? — спросил Маргонин, допивая чай.

— Пока ничего определенного сказать не могу. Но личность Доливо-Добровольского для меня непонятна. Говорят, он хороший хирург, но оказалось, что он еще известен как епископ Фока. И как это один и тот же человек может сочетать в себе материализм врача с поповскими бреднями о боге?

— Еще что-нибудь закажете? — к столу подошел официант.

— Две чашечки кофе, пожалуйста, — попросил Маргонин и, когда официант отошел от стола, вопросительно посмотрел на Сазонова. — А разве ты установил, что существует преступный сговор между Мариной и Доливо-Добровольским?

— Пока еще нет. Но меня насторожило следующее. Несколько дней назад мне позвонила по телефону некая Малышева, сама врач, и сообщила, что в день смерти Панкратьева видела Марину, разговаривавшую с Доливо-Добровольским у его дома.

— Судя по материалам дела, она в тот день говорила с ним о возможности церковных похорон, — возразил Маргонин.

— Но ведь Доливо-Добровольский, к тому же, незаконнно дал заключение о психическом заболевании Панкратьева, хотя ни разу его не осматривал.

— Для чего же он, по-твоему, это сделал?

— Возможно, чтобы побыстрее похоронить покойного и скрыть следы преступления. — Сазонов возбужденно взмахнул руками. — Понимаешь, тут всплывают интересные факты. Оказывается, судебный врач Будрайтис допустил серьезный просчет. Он должен был произвести вскрытие тела профессора тотчас же после смерти. Но Будрайтис этого не сделал. Почему? Далее. Он, как выяснилось, хорошо знаком с Доливо-Добровольским и даже приносил ему домой снимок с места происшествия, якобы для консультации, действительно ли смерть Панкратьева наступила на полу или тело перетаскивали с кровати на пол.

— А ты допрашивал Будрайтиса?

— К сожалению, пока это невозможно. Будрайтиса на днях оперировали по поводу камней в желчном пузыре, он сейчас лежит в больнице в тяжелом состоянии, и свидание с ним не разрешают. Я усматриваю между этими двумя фактами несомненную связь.

— Но это тебе придется еще доказать, а я хотел бы тебе показать один документ. — И Маргонин, вынув из бумажника сложенный вчетверо лист бумаги, протянул его собеседнику.

«Его высокопреосвященству Никандру, митрополиту Ташкентскому и Туркестанскому, — прочел Сазонов, разбирая знакомый прыгающий почерк Панкратьева с большими заглавными буквами. — Милостивую резолюцию Вашего высокопреосвященства на вступление в брак получил и приношу Вам сыновнюю благодарность. Смиреннейше прошу Ваше преосвященство, милостивейший владыко, разрешить венчание священнику отцу Михаилу у меня на дому (дом собственный). Доктор медицины Н. П. Панкратьев. 10 марта 1927 г.» Ниже была приложена личная печать профессора.

— А вот заключение экспертизы, свидетельствующее о том, что письмо написано лично Панкратьевым.

— Как к тебе попало это письмо? — насторожился Сазонов.

— Несколько дней назад Зинкину позвонили из канцелярии митрополита и сообщили, что у них хранится документ, который может представлять интерес для следствия по делу о смерти Панкратьева. Я тотчас же поехал туда, и секретарь митрополита вручил мне это письмо. Вначале у нас возникло сомнение в его подлинности, ведь его можно было сфабриковать, воспользовавшись бланком с личной печатью профессора, поэтому мы и направили его на экспертизу.

— Но почему митрополит решил сообщить об этом письме в уголовный розыск?

— Вероятно, он внимательно следит за печатью, — разъяснил Маргонин. — Когда в газете появилась статья об этом событии, он и решил себя обезопасить.

Они помолчали. Настороженность не покидала Сазонова. Это было заметно по его напряженному лицу. Маргонин усмехнулся.

— Ты, Георгий Викторович, небось, думаешь, что я подкапываюсь под твою версию. Но это не так. Я тоже был уверен в своей; но потом оказалось, что это пустышка. Мы делаем с тобой одно дело, но иногда очередной поиск заходит в тупик. Нужно найти в себе силы и начать все сначала. Что же поделаешь? Такая у нас работа.

Сазонов спешил с докладом к Зинкину, но оказалось, что начальник уже сам разыскивал его. В кабинете уже находился Маргонин. Он сидел верхом на стуле и что-то доказывал начальнику угро.

— Вы читали сегодняшнюю местную газету? — спросил Зинкин, откинувшись на спинку кресла и хмуро глядя на Сазонова.

— Не успел. — Следователь присел, обратив на Зинкина внимательный взгляд.

— Вот что пишет корреспондент, скрывшийся под псевдонимом К‑й. «Опыты профессора Панкратьева открыли новые горизонты в медицине. Этими исследованиями заинтересовались ученые Европы и Америки. За работу по промыванию крови ему предлагали крупнейшие суммы. Но профессор не спешил. В ближайшие дни он предполагал произвести опыты и над человеком. Профессор хотел наиболее полно продемонстрировать свою работу на Всемирном конгрессе физиологов в Чикаго, куда его пригласили.

Профессор Панкратьев погиб. Злая рука расправилась с ученым, всю жизнь боровшимся со смертью. Его ближайший ученик доктор Тарасов доведет до конца дело своего учителя».

— Так что ты, Леонид, думаешь по этому поводу?

— У меня иногда возникает серьезная антипатия к некоторым газетчикам, которые, не зная существа дела, высказывают категорические мнения в печати.

— Почему же? — вмешался Сазонов. — Я думаю, что корреспондент в главном прав. Убила профессора все-таки его жена Марина. А остальное — это уже детали!

— Хороши детали! — воскликнул Маргонин. — В Наркомате здравоохранения ничего не известно о приглашении Панкратьева на Всемирный конгресс физиологов в Чикаго, я специально это выяснял. Не знает об этом и декан факультета. Пригласительного билета в Чикаго мы не нашли ни дома у Панкратьева, ни в его кабинете на кафедре. Не слышала о поездке и Марина. Возможно, профессору и сообщили о предстоящем конгрессе, но, чтобы получить приглашение, оказывается, необходимо послать тезисы доклада. По-видимому, Николай Петрович еще только собирался это сделать.