Дождь идет

И тут матушка взглянула на меня. Я поймал скользнувшую по ее губам усмешку, почувствовал, как рука ее дрогнула. Она припомнила то, что я говорил ей утром, и мысленно представляла себе, как тетя Валери оступается, шмякается о тротуар и остается лежать бесформенной и безжизненной грудой...

Ничего такого не случилось, но я все же был рад, что мы с матушкой как бы сообщники.

- Хорошо съездили?

- Ужасно!.. С проклятого брезента мне все время текла за шиворот вода... Так тебе и надо!

- Ну, а насчет адвоката... Если и этот начнет крутить... Спроси-ка своего мужа, что я ему выложила...

Либо Трике вернут мне дом, либо... Лучше истрачу на это последний сантим и подохну в больнице для бедных... Сама, собственными руками подожгу дом!..

Она протиснулась в слишком тесную для нее лестничную клетку. Помню, как она снимает пальто, подходит к окну, наклоняется:

- А этих все еще не арестовали?

Она смотрела на дом, где жили Рамбюры.

- Вот с такими-то людьми и делают революции... В Кане мы тоже наткнулись на демонстрацию, и пришлось дожидаться, пока все не пройдут... Можно подумать, что полиция с ними заодно...

И тут я совершенно напрасно с ухмылкой посмотрел на нее. Глаза мои, я уверен, сияли торжеством. Меня распирали тайны. Во-первых, история с подножкой и взгляд матушки. Во-вторых, то, что сын мадам Рамбюр...

Если б тетя знала, то ради награды в двадцать тысяч тут же помчалась бы в полицию! Но никогда она не узнает! Я ей ничего не скажу! Только надо быть осмотрительным, чтобы она, боже упаси, не догадалась, надо остерегаться при ней смотреть на их окно.

- Что с тобой такое сегодня?

- Ничего, тетя.

- Небось какую-нибудь пакость сотворил? А я на это сладким голоском:

- Что вы, тетя...

Она принялась раздеваться при мне; разоблачалась, расхаживая взад и вперед по комнате в нижней юбке, пыхтела и ворчала:

- Твоя матушка могла бы подняться наверх и мне помочь... Но у нее нет и минуты свободной! Все торговля да торговля!..

Она взяла себе в привычку обращаться со мной, как с ровесником, и изливала передо мной все свои претензии.

- Достаточно того, что твой отец разъезжает по ярмаркам!.. Какая выгода твоей матери целый день торчать в лавке?.. Одни лишние расходы на газ, патент, налоги... Я сейчас только говорила об этом твоему отцу. Вам лучше бы жить маленьким домиком, без лавки... Мать занималась бы хозяйством... Отец продолжал бы свое дело с этим старым пьянчугой, который всю дорогу храпел...

Меня возмущало, что тетя так бесцеремонно вмешивается в нашу жизнь. Она уже считала себя тут полноправной хозяйкой. Лавка ее раздражала, но больше всего раздражало то, что матушка не могла быть целый день к ее услугам.

- Надо все устроить по-другому...

Видать, она это всерьез задумала, так как снова вернулась к той же теме за столом. Взглянула на матушку и заключила:

- На тебе лица нет! И сыночек под стать: желтый, как лимон... А все твоя проклятая лавка...

Матушка взглянула на отца. Тот отвернулся.

- Я уверена, вам было бы куда выгоднее...

На другой день я, по обыкновению, сидел на полу возле керосиновой печи, когда тетя, прочитав газету, стала изливать свое негодование:

- Все-таки непостижимо, как это не могут поймать человека, если повсюду расклеены фотографии и у него нет ни гроша в кармане!..

На что я, не без самодовольства, сказал себе: "Осторожно, Жером! Не подавай вида, что знаешь..."

- Может, он утопился,- произнес я вслух.

Она пожала плечами и бросила на меня презрительный взгляд. Но вдруг, будто порыв ветра, покрывающий рябью стоячую воду канала, какая-то мысль наморщила ее лицо. Мысль превратилась в подозрение. Она уставилась сначала на меня, затем на окно Рамбю-ров.

- Вчера полиция опять там все обыскала! - поспешил я ее заверить.

В некоторых отношениях тетя Валери действительно была не старше меня. Например, когда мы с ней препирались. Она препиралась со мной не как взрослая с ребенком, а как ребенок с ребенком. И еще за столом: она не сводила глаз с моей тарелки, желая удостовериться, не положила ли матушка мне лучший кусок, чем ей!

Вот и сейчас... Можно было подумать, что мы затеяли какую-то игру...

- Так, так...- пробормотала она.

И лишь несколько минут спустя спросила:

- А как его звать, этого мальчишку?

- Альбер.

- Ты иногда с ним играешь?

- Нет.

- А чего ж ты мне сказал, что он твой друг?

- Потому что он мой друг! У нее сделалось такое лицо, будто она готова растоптать всех моих зверей и игрушечную мебель.

- Не понимаю, почему ты не ходишь, как все, в школу!

- Потому что повальная скарлатина.

- Скарлатина... скарлатина... - пробурчала она.

И тут игра пошла уже всерьез. Я твердо решил увидеть отца Альбера, но не менее твердо решил помешать тому, чтобы его увидела тетя Валери.

А она поняла, что я что-то от нее скрываю, и старалась поймать меня врасплох.

- На что это ты смотришь? - неожиданно спрашивала она.

- Ни на что... На улицу.

- Но на улице ничего такого не происходит.

- А я вот смотрю.

Тогда она поднималась с кресла, волоча ноги в войлочных туфлях, подходила к окну и окидывала взглядом дом, в котором жили Рамбюры.

- С каких это пор они стали прицеплять на окно розовую тряпку?

- С тех пор, как прохожие стали туда глядеть. Я хорошенько не понял, что она хотела сказать, когда добавила:

- Как знать?.. Женщины такие дуры!..

Может, стоит подстеречь мадам Рамбюр на улице, когда она, дождавшись темноты, пойдет к Тати за покупками? Быстро подойти и посоветовать быть поосторожней, потому что моя тетя Валери...

- А твоя мать с ней знакома?

- С кем?

- С мадам Рамбюр... Я полагаю, это ее покупательница?

- Возможно.

Мое "возможно" намеренно прозвучало весьма загадочно. Теперь-то я отдаю себе отчет, что сделал все, дабы разжечь тетино любопытство и дать пищу ее подозрениям. Если она хоть на час забывала о Рамбюрах, я не выдерживал, нарочно наклонялся и, будто чем-то живо заинтересовавшись, прижимался носом к холодному стеклу.

- Что ты все на площадь смотришь? - с издевкой цедила она.

- Смотрю, как аптекарь ставни закрывает...

Два-три раза в полумраке мелькнул, вернее, мне показалось, что мелькнул знаменитый белый воротник с кружевами Альбера. Я видел также руки. Но я отдал бы все на свете, лишь бы увидеть лицо - лицо человека с фотографии.

- Убийцы всегда прячутся там, где никому не придет в голову их искать...

Теперь игра шла не час и не два, а целыми днями. У меня от нее тяжелела и пылала голова. Опять лил дождь, беспросветный черный дождь, не давая мне выйти

на улицу. Кончилось тем, что я с тетей стал как бы обособленным от всего дома островком. У нас был свой язык, свои заботы, свои тайны. Мы друг друга ненавидели и почти в открытую друг за другом следили.

Я дошел до того, что дерзко заявил:

- Матушка никогда не бросит торговлю!

- Она тебе сказала?

- Нет, но я не желаю...

Я понимал, к чему это клонится. Смутно чувствовал, что теткин план таит опасность для нашего образа жизни, для нашей семьи и что опасность прежде всего угрожает матушке. Когда тетя затевала такой разговор - а она затевала его каждый день, это стало ее коньком, - матушка с натянутой улыбкой уклончиво отвечала:

- Со временем, конечно...

- Вот именно! Когда будешь в могиле...

Я весь кипел. Не мог простить отцу, что он не вмешивается. Где-то в районе Сент-Этьена забастовщики разгромили несколько лавок, и тетя ядовито шипела:

- Ждете, чтобы и вас ограбили?

А затем, возле окна полумесяцем, возле светившей красным пламенем керосиновой печи, мы с тетей возобновляли нашу игру. Она читала мне вслух газету, зорко наблюдая за выражением моего лица.

- "Не подлежит сомнению, что благонадежная часть населения крайне недовольна и даже обеспокоена безуспешностью ведущихся розысков. Чтоб человек, приметы которого известны, уже несколько дней ускользал от..."