Не гаси свет

— У меня назначена встреча с лейтенантом Больё, — сказала она, когда подошла ее очередь.

Дежурная сняла трубку, даже не взглянув на нее, коротко с кем-то переговорила и кивком показала — «Налево!» — так и не подняв глаз. Кристина почувствовала себя ничтожной букашкой.

Она миновала турникет и поравнялась с неприятным тощим типом, который как раз закончил обуваться, разогнулся и уставился на нее линялыми глазками-бусинками. Мадемуазель Штайнмайер подумала, что охотно обошлась бы без подобного рода внимания. Тип и правда был премерзкий. Она заметила мелкие порезы у него на подбородке и у ушей, как будто он брился второпях или лезвие было тупым. Парень растянул губы в кривой плотоядной ухмылке, наклонился и прошептал:

— Эй, милашка, у тебя голодный взгляд…

Кристина отшатнулась, почувствовав запах дешевого одеколона и пота от давно не мытого тела.

— Что… Что вам нужно?

— Хочешь «познакомиться» с моим умелым пальчиком? Машина на стоянке, у меня есть сто евро и самый большой…

Женщина вздрогнула от отвращения и инстинктивным жестом проверила, до конца ли застегнуты пуговицы на ее блузке. У нее закружилась голова, и ее бросило в жар. Она оперлась ладонью о стену:

— Отвалите…

— Ну же, куколка, не говори, что не любишь делать всякие развратные штучки… — не унимался мерзавец.

— Оставьте меня в покое…

Происходящее напоминало кошмар наяву: этого типа наверняка задержали за сексуальные приставания, а он прямо в комиссариате нашел себе новую жертву — и в гробу видал всех полицейских! Двери лифта открылись, и вышедший из кабины мужчина в штатском прикрикнул на негодяя:

— Пошел вон, Гектор! — Затем он посмотрел на журналистку. — Вы — Кристина Штайнмайер?

На вид ему было около тридцати. Карие глаза, густые вьющиеся волосы и несколько вялый подбородок… В прошлый раз она встречалась с другим полицейским. Впрочем, галстук у этого оказался таким же уродливым…

— Лейтенант Больё, — представился он. — Пойдемте со мной.

Он открыл магнитной карточкой двери лифта, они вошли в кабину, и Кристина отодвинулась к дальней стенке. Она чувствовала взгляд своего нового знакомого и пыталась держать себя в руках, не показывать, что это ее нервирует. Полицейский, судя по всему, считал, что беззастенчивое разглядывание людей является неотъемлемой прерогативой его профессии. Выглядел лейтенант паршиво: мешки под глазами и разочарованно-брезгливое выражение лица свидетельствовали о том, что сыщицкого азарта у него уже поубавилось.

Кабинет Больё находился на третьем этаже. Он снял со стула стопку бумаг, чтобы посетительница могла сесть, и ответил на телефонный звонок — разговор был коротким и односложным.

— Прошу меня извинить… — обратился он затем к радиожурналистке.

Сожаления в его тоне она не расслышала. Этот человек не моргая смотрел на нее круглыми, чуть навыкате глазами, намеренно выдерживая паузу, а потом спросил:

— Скажите, мадемуазель Штайнмайер, у вас в последнее время были какие-нибудь личные проблемы?

Вопрос застал ее врасплох.

— О чем вы? — не поняла женщина.

— Меня интересует, всё ли у вас в порядке.

— А какое отношение это имеет к делу? Меня ведь пригласили, чтобы поговорить о письме, верно?

— Именно так.

— Вот и давайте говорить о деле, а не о моей личной жизни.

Больё одарил ее хмурым подозрительным взглядом:

— Что вы делали двадцать четвертого декабря? Были одна или с семьей?

— С моим женихом…

Лейтенант никак не отреагировал, и Кристина сочла нужным добавить:

— Мои родители пригласили нас на рождественский ужин.

Она поудобнее устроилась на стуле, лихорадочно соображая, стоит ли говорить, что какой-то мужчина достает ее по телефону и о моче на коврике. «Не лучшая твоя идея, милочка», — съязвил внутренний голос. Ее собеседник выглядел не слишком восприимчивым. Интересно, коллега рассказал ему, чем она занимается? Видимо, нет, хотя это вряд ли помогло бы…

— Очень хорошо. Давайте поговорим о письме, — продолжил полицейский. — Его бросили в ящик двадцать четвертого декабря, так?

— Да. Мы собирались на обед с родителями Жеральда, опаздывали, нервничали…

— Письмо было в конверте?

— Да. Я отдала его вашему…

— Моему коллеге, знаю. И вы не имеете ни малейшего представления о том, кто мог его написать?

— Нет. Мы обошли соседей, потому что решили, что произошла ошибка и письмо предназначается одному из жильцов дома.

— Да, конечно. А что думает об истории с письмом ваш жених?

Кристина заколебалась — отвечать на этот вопрос ей не хотелось.

— Ему не очень улыбалось расспрашивать незнакомых людей в праздничный вечер.

Больё вздернул брови:

— Ммм?..

— Он не хотел еще больше опаздывать, — поспешила пояснить Штайнмайер.

— Понимаю… А в остальном между вами нет разногласий?

— Конечно, нет. К чему этот вопрос?

— Вы во всем согласны друг с другом? Никаких споров, никаких ссор?

— Я не понимаю, как это связано с письмом…

— Прошу вас, ответьте.

— Повторяю: у нас все в порядке. Мы скоро поженимся.

— Поздравляю! — Полицейский улыбнулся. — И когда же случится это радостное событие?

У Кристины появилось неприятное ощущение, что Больё расставляет ей ловушку. Но зачем?

— Точную дату пока не назначили.

Лейтенант многозначительно вздернул брови и кивнул с отсутствующим видом, как будто скоропостижно заболел раздвоением личности. Его собеседница тут же пожалела о своей откровенности: она ничего не знает об этом человеке, он может неправильно истолковать ее слова.

— Послушайте, — сказал он, помассировав веки, — ни двадцать четвертого, ни двадцать пятого, ни сегодня не было зарегистрировано ни одного самоубийства — что не может не радовать. Это почти подвиг, уж вы мне поверьте. В праздничные дни склонные к депрессии люди погружаются в безысходную тоску и нередко совершают непоправимое. Одиноким приходится нелегко.

Кристина могла бы ответить, что она вообще-то в курсе и даже сделала передачу на эту тему, но поостереглась перебивать полицейского. Пусть он доведет мысль до конца.

— Но в этом году — аллилуйя! — ничего, niente. Самоубийство — совсем не развлечение, уж я-то знаю! — заверил ее мужчина.

Журналистка почувствовала глубокое облегчение. Ни одного самоубийства… Просто груз с души свалился. Раз ничего не случилось, она ни в чем не виновата. Телефонному мучителю не за что ее обвинять.

— Так вы сумеете разыскать женщину, которая написала письмо? Возможно, она пока жива, но ее жизнь все еще в опасности. Я права? — спросила Штайнмайер.

— Ммм… Вы так думаете?

— Да. А вы не согласны? Я, конечно, не психолог, но… письмо — не шутка и не розыгрыш.

Полицейский встрепенулся:

— С чего вы взяли?

— Не понимаю…

— Почему вам в голову пришла мысль о розыгрыше?

Кристина помрачнела:

— Не знаю… пришла, и всё.

— Вы считаете, что кто-то мог сочинить идиотское письмо и не поленился зайти в ваш дом, чтобы бросить письмо в ящик? — Больё развел руками. — Зачем кому-то так поступать? Вам не кажется, что это несколько… странно?

Кристина нахмурилась, различив в его голосе новые нотки.

— Наверное… не знаю. Я просто высказываю гипотезы.

— В таком случае, не логичнее ли будет предположить, что некто написал письмо, желая привлечь к себе внимание?

— Да, конечно, но одно не исключает другого.

— Некто — сознательно или неосознанно — хочет, чтобы о нем… или о ней… говорили, посылает сигнал бедствия…

Женщина напряглась. Она вдруг поняла, что лейтенант не просто отвлеченно рассуждает — он к чему-то ведет. Сужает круги и вот-вот выдаст истинную цель встречи.

— Мне жаль, — мужчина наклонился вперед и бросил на посетительницу внимательный взгляд исподлобья, — но ни на бумаге, ни на конверте мы не обнаружили никаких отпечатков — кроме ваших. Каким печатающим устройством вы пользуетесь?