Ловушка для Черного Рейдера

…Сознание то наплывало откуда-то со стороны, то словно рассеивалось, туманя все, что было перед глазами. И он, наконец, понял, что еще смог бы сделать, если бы действительно захотел прекратить мучения. Он повернулся кокну боком и неловкими ударами локтя по стеклу стал пытаться разбить его. Это надо было делать как можно скорее, палачи сейчас вернутся. И вот, наконец, стекло треснуло и посыпалось острыми осколками. Но осыпалось не все, концы торчали со всех сторон. И Женя, уже ни о чем больше не заботясь, начал головой, лбом отбивать их. Почувствовал, как по лицу потекло что-то, понял, что кровь, но остановиться уже не мог. И когда добрался, наконец, до последней преграды — второго стекла наружной рамы, уже без всякого сожаления врезал по нему собственным лбом. Оно со звоном раскололось, и осколки посыпались вниз, на улицу.

Женя на миг увидел, как посмотрели вверх какие-то прохожие, которым он даже и крикнуть-то не мог — звук из горла не шел. Он навалился грудью на подоконник и, заталкивая себя в проем слабыми движениями ног, дополз-таки грудью, а потом и животом до того своего рубежа, за которым — он уже твердо знал — было спасительное небытие…

Изумленные прохожие увидели, как из окна второго этажа Пригородного отдела внутренних дел медленно вывалился окровавленный человек, спиной ударился о стоявший под окном мотоцикл с коляской, и тело его словно переломилось пополам. Несколько человек кинулись к телу. Мужчина оказался в милицейской форме с погонами лейтенанта. Вся голова, и особенно лицо, в крови, кисти рук — в наручниках. Ужас какой-то! Кто-то закричал:

— Да его ж там убивали!

Другой голос — еще громче:

— Срочно «скорую»! Звоните ноль-три! Может, еще не поздно!..

Шум и гам нарастали. К месту происшествия подбегали новые зрители, послышались какие-то объяснения тех, кто видел, им возражали те, которые ничего не видели, сообщая во всеуслышание свои версии. Третьи советовали не трогать тело, может, еще дышит. Но общим стало одно мнение: опять эти гады ментовские человека замучили! Уже своих убивают! Никакого на них закона!

И тут послышались звуки сирены приближающейся «скорой помощи». А с ее появлением, как по команде, из отдела милиции посыпались сотрудники. Кто-то выглядывал из окна, из которого выпал этот лейтенант. А Женю Маркина скорые санитары быстро переложили на носилки и задвинули их в кузов машины. Кто-то спросил у санитара, откуда они, тот ответил и сел в машину, которая тут же сорвалась с места.

Толпа, бурно обсуждавшая событие, стала рассеиваться. Милиционеры не принимали участия, не советовали ничего и не спрашивали. Вели себя тихо. Да и то сказать, не видывали еще в городе, чтобы окровавленный милиционер из окна выбрасывался. Но, может, его выкинули?! И пошло-поехало заново… Милиция быстренько убралась с места происшествия. И нечего здесь, время нехорошее, в стране никакого порядка, чуть что, толпа собирается, всех ведь не разгонишь. Да и не приказано бить — демократия, блин!

Мрачный Корнилин вернулся в кабинет для допроса, в котором сразу стало прохладнее — стекол-то в окне теперь не было.

— Ну, что скажете, вашу мать?! — заорал он, но опасливо оглянулся на разбитое оконное стекло. — Как тут можно работать, если даже элементарными решетками окна не обеспечены?!

— Второй этаж, вроде не положено, — негромко и неуверенно возразил Фомин. — Не нашего это ума дело.

— А работать здесь положено?! — выкрикнул в сердцах Корнилин, выругался и в отчаянье махнул рукой: дело сорвалось, вся работа — коту под хвост!

Он был, конечно, прав, и оба опера это понимали, так что и отвечать было нечего.

— Значит, так, — продолжил следователь, успокаиваясь, — ну, чему быть, того не миновать. Попробуем оправдаться. Бардак — он везде бардак, даже в милиции… Элементарные решетки, мать их..! Фомин — пулей в больницу, куда его увезли и осуществляй охрану возле камеры… тьфу, твою! — у палаты! И чтоб ни одна нога! Понял?

— Понял…

— А ты… — он обернулся к Зоткину, — вали отсюда и кончай с бабой. Все, другого выхода у нас нет… Ну, блин, и картинка нарисовалась!.. Кино! Театр целый!.. Врагу не пожелаешь…

Но о главном своем враге следователь еще ничего не знал…

Глава четвертая АПОФЕОЗ

Когда дверь за «ласковым» насильником закрылась, Нина в отчаянье подумала, что в ее положении самым лучшим сейчас было бы просто умереть, лишь бы не болело. Особенно жгло руку. Эти же гады, пыхтя от наслаждения, дергали ее из стороны в сторону, а рука, прикованная к спинке железной кровати просто отваливалась, будто потеряла всякую чувствительность, но тут же вспыхивала пламенем, когда железо наручника впивалось в окровавленную плоть.

А ноздри уловили жирный запах жареного мяса, и вдруг проснулся зверский голод, о котором она тоже забыла. Эти мерзавцы не давали ей ни есть, ни пить, не до того им, сволочам, было… Тот, который насиловал ее первым и которого второй называл Колей, а этот того — Федей, намекнул на завтрак, той еще, первой ночью, но так ничего и не принес. Забыл, конечно, зачем она была нужна им — садистам? Только чтоб натешиться… А кто она им? Тряпка половая, о которую можно запросто вытирать свои грязные ноги.

Нина приподняла тяжелое, словно избитое тело и уселась, опустив ноги на холодный бетонный пол. Натянула на плечи ставшее уже чуть ли не родным жесткое одеяло. До своей одежды — юбки и верхней кофточки, брошенных на противоположную спинку кровати, которые с нее сорвали, привезя сюда, — она дотянуться не могла. Но перед ней стояла миска с жирным мясом и картошкой, лежал большой кусок хлеба и стояла бутылка воды. И Нина начала пить… А потом накинулась за еду — торопилась, задыхалась, глотала куски почти не жуя, как изголодавшаяся собака. Но вдруг остановилась.

То ли в книжке читала, то ли в телевизоре показывали. Там из тюрьмы сбегал опасный заключенный. Его тоже, как и ее, держали в наручниках, но кто-то присылал ему в посылке сливочное масло. И он, хорошо смазав им свои руки, сумел освободиться от оков. Масла не было, но в миске остатки картошки просто плавали в застывающем жиру. А вдруг?!

Отбросив одеяло, Нина занялась кольцом наручника, который, пока рука еще не натерлась, облегал ее даже немного свободно. Она почему-то решила, что ей будет очень больно, когда станет вытягивать из металлического кольца кисть руки, но все оказалось куда проще. Нет, косточки-то хрустнули и заболели, как если бы кто-то очень сильно пожал ей руку. Но ради свободы на такую боль внимания обращать не станешь. И вот, несколько подготовительных рывков, а затем последний, сильный, и — рука освобождена…

Когда она поднялась, ноги чуть не подкосились, но Нина первым делом взяла ведро и отнесла его подальше от кровати, к самой двери, а то просто дышать было невозможно. Поставили у самой головы, а выносить и не собирались. И сами ведь дышали этим, скоты!

Потом Нина немножечко умылась, истратив самую малость воды из бутылки, и оделась. Белая кофточка была разорвана на груди — не терпелось им! Но верхнюю куртку, на молнии, можно было застегнуть, — и сразу стало теплее. Нашла она и кроссовки свои — под кроватью, теперь и ноги согрелись. А вместе с теплом пришли и совсем исчезнувшие было мысли об освобождении, словно выплыли из небытия. И девушка стала думать.

Окон в подвале не было. Подошла к двери и стала ее рассматривать. Наконец обнаружила в верхней части небольшую щель между самой дверью и косяком. Там светило солнце, его тонкий, почти незаметный лучик был прекрасен, поскольку там была живая жизнь, а здесь — хуже самой страшной тюрьмы.

Нина, поднявшись на цыпочки и чувствуя, как крепнут ноги, пыталась «купать» лицо в этом крохотном лучике. Долго стояла. Ноги утомлялись, она приседала, как бывало на службе в универмаге, где целыми днями выстаивать на своих двоих приходилось, потому что стулья для продавщиц были «отменены», а не хочешь, иди гуляй! И с радостью подмечала, что ноги крепли, хорошие ноги, не подводили ее. А этот гад ухмылялся, ножки ему, видишь ты, нравились, руками он их брал, подонок!.. Но суть была не в том, ей бы только вырваться отсюда, а дальше ее не догонят!.. Нина так все наперед продумала, даже вспомнить попыталась, как эти двое разговаривали, прямо при ней, не стесняясь, будто уже похоронили ее. Ну да, ведь так и обещали! Называли себя по именам — Федя, Коля, какого-то Фому поминали, которому так и не достанется «сладкая халява» — это они, наверное, про нее. Еще про какую-то барыню говорили и Евдокимыча. И очень не одобряли их действий. Наслушалась, в общем, но до конца понять так ничего и не смогла.