Ловцы душ. Исповедь

«А когда перешли Эдигол, расстилалась перед нами ширь Алтая. Зацвела всеми красками зеленых и синих переливов. Забелела дальними снегами. Стояла трава и цветы в рост всадника.

И даже коней здесь не найдешь. Такого травного убора нигде не видали…»

Мы едем. Сердце мое молчит, уставшее от борьбы последних дней. Оно затаилось, замерло. Прислушиваюсь к себе, в надежде уловить предчувствия. Но — ничего. Андрей деловито ходит за чаем к проводнику, читает газеты, купленные на станции. В общем, ведет себя так, словно собрался в служебную командировку.

Мне немного жутко от того, что жизнь моя круто меняется, и меняется, быть может, необратимо, представляя нашу алтайскую эпопею под сиреневым абажуром в квартире Сени, мы совсем не говорили о дороге, как будто собирались перенестись туда одной только силой своих фантазий. А дорога оказалась реальной: в вагоне день и ночь пахнет табаком, остановки на полустанках затягиваются на целую вечность, да и маленький Вадька доставляет мне массу хлопот, которые некому со мной разделить.

Стоя сутки назад на вокзале у своих тяжелых чемоданов с Вадей на руках, я понимала, что теряю мужа, и, вместо радостного предвкушения поездки, о которой столько мечтала, едва не плакала. Но в самый последний момент случилось нечто такое, что мне до сих пор трудно себе объяснить. Но — по порядку.

С самого начала Андрей полностью отвергал наши планы. Я разрывалась между друзьями, трехлетним сыном и мужем, который ничего не хотел слышать о поездке на Алтай, пусть даже кратковременной — пробной.

Он решительно отказывался слушать меня, едва я пыталась объяснить ему одну из наших теорий об агни-йоге и преобразовании мира. Он кричал мне, что мы слишком неосторожны, что наивны, что все окажемся за решеткой. Он смеялся, когда я говорила, что сталинские времена миновали навсегда, что теперь все по-другому. Он тыкал пальцем в учебник психиатрии и говорил, что мы все — психи и нас надо лечить, потому что псих — это человек, который не может адаптироваться в обществе. «Ты хоть понимаешь, что ваш Сенечка человек слабый и оторванный от жизни? Он завезет вас туда и бросит, когда кончится его отпуск, он преспокойненько вернется назад. А ты, ты уходишь с работы, теряешь непрерывный стаж. Ради чего? Ты даже мужа готова бросить! Смотри, наплачешься…»

Когда я занималась сборами, он уходил из дома. Что же его убедило?

Помню, за день до отъезда Женя, которая также, как и я, до последнего верила, что Андрей все-таки передумает, ухитрилась затащить его к себе. Еще тогда была Маша (с записной книжечкой в кармане она, как всегда, внимательно заглядывала Сене в рот, словно она доктор, а у него — ангина). Я делала вид, что не существую в этой комнате, сидела, затаив дыхание, в дальнем углу комнаты. Женя усадила Андрея у журнального столика, спиной ко мне, и что-то бормотала, ей-богу, как ведьма, колдующая над зельем. Ее пышные волосы вздрагивали временами, очки поблескивали. Она казалась мне облаком, окутавшим Андрея со всех сторон.

Он отвечал ей что-то вроде, что мы сошли с ума (я мысленно хохотала и злилась одновременно), что коммунистическая идеология несовместима с верой, пусть даже не в Иисуса, а в какую-то агни-йогу. А Сеня заметил ему, что политики — те же боги.

— Не помню где точно, где-то в азиатской части России, Рерих умилялся, увидев в доме, где остановился, удивительный алтарь. Маленький мальчик вырезал из газет фотографии Ильича и наклеил их в виде нимба над изголовьем своей кровати.

— Какая чушь!

— Не чушь. Люди по-прежнему верят в мессию. Ленин совершил грандиозный переворот в стране, а стало быть, обладал сверхъестественной энергетикой, простые люди это чувствуют подсознательно и не зная, как такого человека назвать, относят к категории богов. И это, по сути, не так уж и глупо.

Андрей тогда поднялся и ушел, хотя мне показалось, что сказанное заинтересовало его. Он мог бы поспорить, мог бы… Но он боялся собственной тени. До сих пор боялся. Дело в том, что, когда он был студентом медицинского института, незадолго до смерти Иос. Ст., разразилось дело о врачах-отравителях. Обстановка в медицинском институте накалилась донельзя, студенты таскали в деканат доносы друг на друга и на преподавателей. Завтрашнего дня не было ни для кого. Тем более что Андрей собирался стать анестезиологом.

Заперев дверь и в последний раз бросив взгляд на свой дом, я передвигалась до остановки автобуса, где меня ждали остальные, перебежками. Сначала — один чемодан, потом к нему — Вадька и второй чемодан. А сама посматривала по сторонам, в полной уверенности, что Андрей сейчас наблюдает за мной из-за угла. Но…

И вот он сидит вместе со мной в вагоне, попивает чай и как ни в чем не бывало спрашивает, как я себя чувствую, на перрон он прибежал взъерошенный и странный: галстук съехал набок, в глазах — лихорадочный блеск.

— Что-то случилось? — испугалась я.

И знаете, что он мне ответил?

— Разве я мог оставить свою женушку одну?!

В руках у него был лишь портфель, с которым он отправился утром на работу, стало быть, решение он принял в последний момент и, скорее всего, внезапно, можно было бы, конечно, приписать его поступок силе любви ко мне и Вадьке, но у меня не получилось, «что-то случилось», — сказала я самой себе.

«За Ялуем начались алтайские аилы. Темнеют конические юрты, крытые корой лиственницы, видно место камланий. Здесь не говорят „шаман" — но „кам". К Аную и к Улале есть еще камы, „заклинатели снега и змей". Но к югу шаманизм заменился учением про Белого Бурхана и его друга Ойрота. Жертвоприношения отменены и заменились сожжением душистого вереска и стройными напевами. Ждут скорое наступление новой эры…»

Писать в поезде оказалось невозможно, качает ужасно, буквы выходят такими, что самой не разобрать. А в долгие остановки, чем дальше, тем больше тянуло покинуть душный вагон, размяться, походить по земле.

Алтай оказался совсем не таким, каким я представляла его по рисункам Рериха, по снимкам из энциклопедии. Едва выехали из города, воздух стал сладким от цветения мятных трав, и мне уже ничуть не было страшно за наше будущее.

В совхозе, который мы наметили еще в Ленинграде и с директором которого списались, нас встретили без особенного гостеприимства. Немолодая женщина в платочке, сидевшая за конторкой, объявила, что председатель отсутствует, и только после долгих уговоров и изучения бумаг с печатями (Сеня обзавелся ими на кафедре) выделила нам скудный инвентарь — несколько лопат, ведер и прочих необходимых вещей, без которых мы просто не смогли бы разбить лагерь.

Работа отняла много сил. Сеня оказался совершенно не приспособленным к физическому труду, и ставить палатки пришлось Андрею с Лешей, Женя помогала им как умела, Галя, Маша и Дмитрий отправились изучать окрестности.

Вечером, когда мы сидели у костра, несмотря на усталость, лица у всех были просветленными и торжественными. Мы хором повторили за Сеней молитву, сплошь состоящую из завораживающих звуков, очарованные тем, как эхо вторит нашим голосам. Краем глаза я видела, что и Андрей повторяет за нами, но на губах его при этом играла кривая усмешка.

Поговорим с добротою и научно.

Не для меня, но для вас говорю о доверии.

Посылки разбиваются о закрытое сердце.

Когда ненужное говорится, провода мешаются.

Эманации раздражения не только отбрасывают посланные мысли, но даже действие не может к ежу прикоснуться.