Кандибобер (Смерть Анфертьева)

Поковырявшись ключиком в мохнатой картонной дыре, Анфертьев нащупал пружинку, надавил на нее, и дверь открылась. Вообще-то она открывалась бы и без ключа, стоило лишь слегка нажать на нее, но в каморке хранились кое-какие материальные ценности, и Анфертьев соблюдал заведенный порядок, показывая бухгалтерии повышенную ответственность за вверенное фотооборудование. Войдя в комнату, он тут же закрыл за собой дверь и, прислонившись спиной к стене, постоял с минуту. Потом безошибочно протянул в темноте руку и, нащупав кнопку, включил сумрачный и таинственный красный свет - свет алхимиков, гаишников и фотографов.

Автору иногда кажется, что у фотографов несколько иная жизнь, нежели у всех нас, непонятная и в чем-то даже крамольная. Их действия над белым листом бумаги отдают колдовством, и возникает на листе совсем не то, что они фотографировали, что все мы видим при ясном свете дня. Они получают изображение, необходимое им для каких-то своих целей. Кто знает, не водятся ли они с лешими, нетопырями, василисками и прочей нечистью, кто знает, о чем шепчутся они в красноватых сумерках, царящих в их кельях, какие заклинания твердят, какие силы вызывают...

Возьмите в руки фотоаппарат, наведите на человека поймайте его в видоискателе, в перекрестье нитей, добейтесь резкости... Есть? Теперь коснитесь спусковой кнопки, слегка надавите на нее... Ну что? Чувствуете мистическую дрожь в пальцах? Это он. И холод в груди, будто она пробита, будто сквозняк в вашей груди, будто запродали вы уже свою душу, и несутся, несутся сквозь неё черти на бесовский шабаш! А посмотрите на человека, которого вы собрались фотографировать, - он не в себе, он мечется, не зная, как стать, каким боком повернуться, куда взглянуть. Он понял, что вы заодно с потусторонними силами и его будущее зависит от вас, от того, в какой миг вы нажмете эту дьявольскую кнопку. И потомки будут судить о нем по тем картинкам, которые вы изготовите в качающихся ванночках при красном свете, отгороженные от глаз людских плотными стенами и черными шторами. Да что там потомки, его друзья, его жена и дети скажут, взглянув на эти чертовы снимки: "Так вот ты какой, оказывается, а мы-то думали..." Или рассмеются, поняв его пустоту и глупость, а может, ужаснутся, увидев на снимках человека, готового переступить через что угодно...

Расстегнув плащ и отбросив в стороны концы пояса, Вадим Кузьмич сел на тускло мерцающий в полумраке стул, невидяще скользнул взглядом по черному увеличителю, по бликам красного стекла, по банкам, в каждой из которых таилась странная жизнь, таились судьбы, и в его власти было выпустить их, дать проявиться, свершиться, утвердиться. Но сейчас Вадим Кузьмич был далек от всего этого - он пристально рассматривал свою ладонь, помнившую холод ручки Сейфа, небольшого массивного колеса, вытертого миллионами касаний человеческих рук. И плечо, которым он оперся о Сейф, тоже хранило память о железном сундуке, изготовленном сто лет назад ему на погибель. Неужели бублик медного колеса станет штурвалом его судьбы!

- Разберемся, - сказал вслух Вадим Кузьмин, поднимаясь и сбрасывая плащ. - Разберемся.

За дверью слышались бухгалтерские голоса, и Вадим Кузьмин чутко улавливал, как постепенно исчезала из них доверчивость, уступчивость, он уже с трудом узнавал голоса женщин, с которыми только что здоровался. С непонятной яростью они отстаивали содержимое Сейфа, будто заранее знали, что их хотят обмануть, что сюда только за тем и приходят, чтобы подсунуть фальшивую бумагу и выдурить деньги. И просителя они встречали недовольно и опасливо, радовались, уличив его в незнании установленного порядка, в отсутствии важной подписи, печати, пометки, находя повод отправить обратно. А едва за ним захлопывалась дверь, возбужденно хвалились друг другу своей бдительностью и непреклонностью, возмущались невежеством приехавшего за сотни километров человека, не сообразившего позвонить заранее. И это все при том, что им не составляло никакого труда разрешить пустячную закавыку росчерком пера.

Как ни старался Анфертьев оправдать этих женщин, объяснить их поведение особенностями работы - не мог. Но сейчас возникло в нем новое ощущение, ему показалось, что эти женщины оправдывают в чем-то его самого, снимают часть его собственной испорченности, если не настоящей, то будущей.

- Ну ты даешь! - Вадим Кузьмич усмехнулся и ещё раз осмотрел в красном свете свою ладонь, так хорошо запомнившую холод Сейфа.

В этот момент в картонную дверь лаборатории раздался частый стук. Колотили, по всей видимости, связкой ключей, и каждый удар отдавался в душе Анфертьева болезненно и унизительно. Человек по ту сторону перегородки был уверен, что сюда можно стучать и так, можно колотить по двери каблуками ботинок или, взяв с любого стола счеты, и их пустить в дело - хозяин комнатушки все стерпит, ему положено стерпеть, поскольку такое к нему обращение самое естественное.

Анфертьев не торопясь повесил плащ на невидимый гвоздик у двери. Стук продолжался. Анфертьев уже наверняка знал - к нему стучится заместитель директора Борис Борисович Квардаков. Он сейчас улыбался, и все женщины улыбались ему в ответ, не понимая унижения Анфертьева, все происходящее было для них небольшим развлечением, каковые нечасто случаются в разлинованной по клеткам конторской жизни.

О, этот стук в дверь!

По этому стуку вы без труда узнаете соседа, милиционера, страхового агента!

Человека, который пришел требовать долг, вы никогда не спутаете с тем, кто пришел просить в долг, вы всегда отличите долгожданного друга от настырного сослуживца. Но, похоже, Автор опоздал поделиться своими наблюдениями, поскольку во всех квартирах Москвы и области давно стоят электрические звонки. И звонят они, отражая не характер гостя и его успехи, а скорее степень износа данного звонка, исправность проводки и кнопки.

Анфертьев откинул жиденький крючок, распахнул дверь и лучезарно улыбнулся навстречу хлынувшему свету. На пороге стоял Квардаков - молодой, лысоватый, в чем-то мохнато-клетчатом, зеленовато-коричневом. Борис Борисович частенько напоминал простоватым сотрудникам бухгалтерии, что в прошлом он имел успехи в прыжках. Куда прыгал Квардаков, откуда, зачем, на какую высоту, глубину, длину - никто не знал, а на все попытки уточнить эти данные Борис Борисович нахально улыбался. Рассказывали, что он прыгал с парашютом, другие настаивали на том, что Квардаков никогда парашютом не пользовался, надеясь на силу ног и врожденную смекалку. Кто-то утверждал, что в молодости обстоятельства вынудили Квардакова выпрыгнуть из окна третьего этажа, и не помогли ему тогда ни смекалка, ни мышцы ног. Но в конце концов все согласились с тем, что прыжки его носили в основном административный характер. Об этом доложили Квардакову доброжелатели, и он улыбнулся, как человек, которому должность позволяет смотреть сквозь людей и даже сквозь финансовые документы. Известны случаи, когда большие люди не только смотрят, но и видят сквозь различные предметы, могут читать газеты сквозь живого человека, правда, в основном заголовки, мелкий текст различают немногие.