Бюро волшебных случайностей

Я постучалась во вторую от входа дверь. В ответ раздался пронзительный кошачий вой.

- Громче стучите! – прошамкала старушечья голова, высунувшаяся из соседней двери. – Она спит, наверно. А дитенок у бабки.

Ну не знаю. Можно было не услышать стук, но уж вой-то должен был разбудить и мертвого! На всякий случай постучала еще. Дверь распахнулась, словно сама собой.

Судя по всему, интерьер огромной комнаты сохранился годов с пятидесятых, если не раньше. С внутренней стороны дверь украшали плюшевые малиновые драпировки с бомбошками. Овальный толстоногий стол покрыт такой же малиновой скатертью, с такими же бомбошками. Огромный блекло-оранжевый абажур с бахромой спускался откуда-то из-под высоченного потолка на массивной цепи. У стены - высоченная кровать с никелированными спинками. У бабушки в Днепропетровске тоже была такая. Помню, я очень любила отвинчивать блестящие шарики и играть с ними.

Хозяйка обнаружилась на потертой кушетке неопределенного цвета. Она забралась на нее с ногами и укрылась пледом, поэтому я не сразу ее и заметила. Рядом с ней пристроился серый кот, он лежал, поджав под себя лапы и хвост, и был похож на огромную жирную гусеницу.

Инне Замшиной, согласно Пашкиному досье, недавно исполнилось двадцать пять лет, она работала в районной библиотеке и одна воспитывала трехлетнего сына. Грех, конечно, но, глядя на нее, я вспомнила известное циничное выражение, что не бывает некрасивых женщин, а бывает мало водки. Инна была не просто некрасивой, она была отталкивающе некрасивой, если не сказать уродливой. Мне стало неловко за свою внешность, как если бы я пришла навестить очень бедную подругу в платье от Диора. Интересно, сколько же пришлось выпить отцу ее ребенка? Или он прикрыл ее лицо подушкой?

И снова мне стало неловко, но теперь уже за свои мысли, словно она могла их услышать. В конце концов, после второй-третьей встречи даже самую отчаянную некрасивость перестаешь замечать, если с человеком интересно и спокойно. В моем активе был роман с ужасно некрасивым художником, который, что случалось нечасто, сам меня бросил.

Тем не менее, мои глаза, не слушаясь команд, продолжали обшаривать ее широкое и одутловатое, похожее на пухлую тарелку лицо с маленькими поросячьими глазками и носом-кнопкой. Бледная до голубизны кожа, неряшливые, редкие и крупные веснушки даже на лбу, узеньком, словно приплюснутом. Только волосы хороши – густая, вьющаяся темно-рыжая грива. Когда-то я сделала несколько попыток покраситься в рыжий цвет и хотела именно такой оттенок, но так и не смогла его добиться.

- Вы из милиции? – прошелестела Инна, выпутывая свою тщедушную фигурку из пледа. – Насчет Брянцева?

- С чего вы взяли? – удивилась я.

- А кому я еще нужна. Правда, меня уже допрашивали. Больше я ничего не знаю.

- Я из детективного агентства.

Если Цветкова принадлежала к людям, которые любят частных детективов и стремятся им всячески содействовать, то Инна явно относилась к противоположной группе. Она как-то вдруг напружинилась, съежилась и стала еще меньше. Кота, которому, похоже, передались эмоции хозяйки, сверблюдило так, что он сложился вдвое.

- Честное слово, я ничего не знаю, - пробормотала Инна, глядя куда-то в паркетную щель.

- Тогда расскажите мне то, что рассказывали милиции.

Страшная библиотекарша молчала, как школьница, не выучившая урок. Вздохнув, я медленно достала из сумки портмоне, а из портмоне еще медленнее вытащила серо-зеленую банкноту, причем сделала это так, чтобы Инна не могла видеть ее достоинство. Она следила за моими руками, словно я была Дэвидом Копперфильдом. Наконец здравомыслие было пересилено желанием сделать иностранную денежку своей.

- А что вы хотели узнать? – робко проблеяла Инна.

- Все!

- Ну-у… - она задумалась. – Я Брянцева давно знала. Иногда убирала у него в квартире. Он, правда, не очень богатый, но квартира большая, грязью быстро зарастает. Так что два-три раза в год приглашал. Платил немного, но у меня каждая копейка на счету.

- Скажите, Инна, - я решила взять быка за рога, - Брянцев рассказывал вам что-нибудь о себе, о своих делах? Или там о личной жизни?

- Да нет, что вы! Мы не слишком близко были знакомы.

Инна покраснела, совсем чуть-чуть, даже не покраснела, а порозовела, но для ее мучнистой кожи было достаточно. Интересно, это в честь чего? Что не рассказывал или что не были близко знакомы?

- Когда убирали в последний раз?

- Ну-у… Перед Пасхой. В конце апреля.

- И после этого ни разу в его квартире не были?

- А что мне там делать? Он же меня в гости не приглашал.

В последнем предложении мне послышалась нотка досады. Интересное кино!

- А что он вообще за человек был?

- Ну-у… Жадный очень. Нельзя, конечно, про покойника плохо, но что поделаешь. Знаете, он, когда мне деньги платил, прямо страдал. Физически. Как будто ему живот крючило.

Да уж, этого у Вовчика никогда было не отнять. Как говорится, ни убавить, ни прибавить. За все время нашего прежнего знакомства они ни разу даже не купил мне мороженого, не говоря уж о цветах, и не заплатил за меня в трамвае. Оправдывался тем, что, увы, не при деньгах.

Больше ничего дельного, несмотря на все старания, от Инны добиться не удалось. Спрашивать ее, где она находилась вечером 16 июня, было нельзя – я же не следователь. Пора было прощаться и уходить.

Я отдала купюру, достоинство которой, похоже, Инну несколько разочаровало, встала и пошла было к двери, но вдруг остановилась, как вкопанная.

На письменном столе, смахивающем на чучело мамонта, стояла фотография в рамке. Если бы мальчишке пририсовать усы, то получился бы Брянцев. Один к одному.

Вот оно что!

- Ваш сынок? – вполне равнодушно поинтересовалась я.

- Да, - на этот раз Инна покраснела основательно. – Он у мамы в деревне.

- Извините, а отец его, он что?.. Вам не помогает?

- Он умер, - очень быстро, почти неразборчиво ответила она. Надо же, не соврала.

Выйдя из комнаты, я довольно-таки громко потопталась на одном месте. Из крайней к выходу комнаты высунулась все та же старушечья голова в сиреневатых кудряшках. Я поманила ее пальцем, который тут же приложила к губам: тихо!

Бабка так и засияла, словно ребенок, которому неожиданно предложили пойти в зоопарк. Я вывела ее на площадку и вытащила из портмоне сторублевку. Она сделала стойку, как заправский сеттер.

- Ваша соседка… - сказала я таинственно и сделала выжидательную паузу. Иногда полезно дать ход потоку сознания.

- Ой! – бабуля закатила глаза.

Не могу сказать, чтобы я была удовлетворена, но это был просто первый сгусток, который организовался из-за того, что информация слишком долго хранилась без употребления. Дальше она хлынула Ниагарой.

Я узнала обо всем Инкином питерском существовании, начиная с 94-ого года, когда она приехала жить к тетке из  глухой ивановской деревни. О том, как поступила в институт культуры, о том, как тетка умерла и оставила ей комнату и кота.

- А ребеночек у нее… - я снова сделала выжидательную паузу.

- Да от Вовки же от Брянцева, который ниже этажом, которого убили, - продолжала трудиться на благо родного кошелька бабка. - От кого еще. У нее больше и мужика-то никакого не было, кто ж на такую позарится. А к нему как уйдет убирать, так на весь день. Да все в выходной, когда он дома. Вот ветерком пузо и надуло. А если нет, так разве что из пробирки? Да откуда у нее на то деньги? Какая у библиотекарши зарплата! Может, и хотела бы собой подработать, да куда там! Вечно у нее дитенок голодный бегает. «Баба Вера, дай булочки кусочек!» А как не дашь, дите ведь! Кстати, Павлик у нее – вылитый Вовка.

- А Брянцев, он… - я продолжала держаться правильно выбранной тактики.

- А что он? Ничего.

- Он что, не знает, что у Инны от него ребенок?

- Как не знает! Все знают.

Ну, Пашка! Об этом в досье ничего не было. А все, оказывается, знают. Похоже, я тебя перехвалила.