Только никому не говори. Сборник

— Тем не менее, я сумел понять ее состояние и простить.

— Кто вы такой, чтобы прощать? Да вы и не простили. Чисто психологически: она задушила любимую вами женщину… Или Печерская была вам безразлична?

— Нину я любил. Кажется, впервые в жизни чувствовал такую нежность и жалость. Как к ребенку. Я и сам будто становился…

— Ребеночком, да? Жалость не помешала вам использовать ее как убийцу.

— Она сама горела. Сама! Впрочем, признаю: это была ошибка.

— Вы страшный человек, Владимир Николаевич. И жену нашли себе под пару. Хищники. Я вот думаю: неужели такие «сверхчеловеки» идут на смену коммунистической формации?

— Хищник, сверхчеловек! Я гуманист, гражданин следователь, и ни при каких условиях не смогу поднять руку на человека.

— Надеюсь доказать обратное: зачем вы пришли к Колесову тайком ночью, а? Ваш язвительный цинизм меня не обманывает. Но вернемся назад. После случившегося вы, конечно, не могли жить с женой.

— Эта проблема уже не стояла: она, видите ли, встретила любовь.

— В каком смысле?

— В самом прямом. Вы не поверите… я тоже сначала не поверил, но факт. Больше всего она тряслась, как бы не узнал наследник. И я видел их лица. Вы б послушали, как он декламировал — с неприкрытым пылом: «Бархатно-черная… да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье, крылья узнаю твои, этот священный узор». Дьявольская ирония! Не Серафима он узнал, а убийцу.

— И жертву одновременно. Вашу жертву. Когда вы нашли у Донцовой пистолет?

— С чего вы взяли? Не находил и не использовал.

Саня смотрел в окно (яблони в низком «слезном» небе, ворона, крыша сарая), а видел утро Покрова и женщину в черных мехах на белейшем чистейшем снегу.

— После прибытия из «Праги» Люба видела меня (опаснейшего свидетеля) и тетю Май в чулане. И — все спокойно. Загадка сверхъестественная. Анатоль? Утром она поспешила в сад — и вот тут-то заметила странный предмет под снегом. Тайна золушкиной туфельки разрешилась для меня слишком поздно, когда на кладбище я сопоставил лица. А тогда… самое простое объяснение не пришло в голову.

— Голова твоя, Сань, была заморочена, — проворчала тетка.

— Заморочена, — повторил он покорно, и опять заныло сердце, тупо, безнадежно. — Она увидела меня на веранде раньше, чем я ее. И сунула туфельку в шубку за пазуху. Прошла со мной в кабинет. Дело в том, что ей некуда было деть находку-улику, Владимир еще не уехал на Сретенку… А тут свидетель разливается соловьем… ну, она меня использовала… до конца, так мне и надо. Мы разговаривали, я услышал шаги, выглянул в коридор, вышел, раскланялся с Анатолем. И покуда раздумывал о его роли в этой истории, она спрятала туфельку за книги над диваном, на котором сидела… помню вышитый носовой платок, вертела в руках, успела протереть туфлю и переплет.

— Так это она пыталась проникнуть в кабинет, когда мы на веранде сидели? — спросила Настя.

— Она.

— Ну, нашли бы туфлю — а ей-то что? Ее никто не подозревал.

— Она не могла быть в этом уверена, слишком много народу толклось тут в окрестностях, кто-то мог увидеть… и увидел — Генрих. Да и я, как бы ни был заморочен, а все же продвигался к разгадке исчезновения мертвой, мог сообразить (но не сообразил), кто бывал в кабинете, кто имел возможность… Ведь она была полностью в курсе моих поисков… и как, должно быть, ненавидела меня за эту суетню.

— Ей бы лететь отсюда за кудыкины горы, — процедила тетка. — Превратить мой дом в место преступления!

— Она пыталась. Хотя была одержима мужем — с юности, с первого взгляда. И все же договорилась скрыться со мной.

— Куда?

— В мое общежитие.

— Недалеко. Может, она и вправду с тобой надумала…

— Я ей был нужен как информатор, — прервал Саня сухо неуместные предположения.

Девочки с любопытством переглянулись, очевидно, чувствуя некую «завязку романа»; однако деликатно промолчали. Саня продолжал с нервной досадой:

— Все это уже не имеет значения. Я рассказал ей о встречах с Генрихом и Викой. Тут и возник «мужчина в тумане» — по аналогии: свидание Печерской с бывшим мужем в саду прошлой осенью. Я ощутил в этом образе какую-то подспудную фальшь. И все же Принц существует — и сидит сейчас в КПЗ.

— Сань, — поинтересовалась Юля, — а как он натравил на неё Анатоля?

— Говорю же: он блестящий организатор.

Допрос.

— Итак, в своей «исповеди» Донцова призналась, что унесла пистолет с места происшествия.

— Да. В сумочке.

— Свидетели, бывшие с вами в ресторане, отметили такой нервозный эпизод. Уже вставая из-за стола, вы взяли сумку жены, как вдруг она резко ее у вас вырвала.

— Действительно. Я просто по привычке… галантный муж. Ну, слегка удивился, однако не придал значения.

— Потом придали. Вы наверняка отметили, что маленькая сумочка оказалась неожиданно тяжелой. Вот как я мыслю. В ночь на восемнадцатое, когда Донцова была в кабинете у Колесова, вы решили обыскать вещи жены в надежде найти пистолет (вы-то знали ее натуру!). И вы его нашли.

— Бездоказательные фантазии, гражданин следователь.

— На следующий день Колесов отметил, что одежда ее была разбросана по всей комнате. Да и чем еще была вызвана откровенность жены с вами? С человеком, подготовившим ее смерть. Вы предъявили ей наган, она вынуждена была во всем признаться.

— Ничего подобного. Новая жизнь, видите ли, новая любовь. Я выразил удовлетворение, что она увезет назойливого наследника. И мы покаялись друг перед другом.

— Допустим. Вы спросили у нее, где пистолет?

— Она сказала, что выбросила его вместе с ключами в урну возле метро «ВДНХ».

— Где его и нашел Желябов, так?

— Значит, она мне соврала.

— Соврала и в тот же день была застрелена.

— Я тут ни при чем. Я был на работе и не знаю, что произошло между нею и Анатолем.

— Догадывались. Ведь вы вызвали ее в сад.

— В ресторан. Я звонил при свидетелях.

— Разберемся с вашими свидетелями.

Опять пролетела ворона, раздраженно каркнув. Народная примета — к покойнику (вспомнил). Покой. Нам только снится. Приемный покой во дворце Склифосовского.

— Семнадцатого во вторник Владимир видит Анатоля в состоянии стресса, — говорил Саня, — слышит его вопли — и возникает идея дерзкая, почти фантастическая. Он отговаривает нас звонить в «скорую» — утро вечера мудренее — просит, почти приказывает женщинам не выходить в сад. То есть расчищает поле деятельности. Наконец, из моего разговора по телефону с профессором узнает, что вечером восемнадцатого я буду на кафедре. Найдя в вещах Любы пистолет, он подбрасывает его Анатолю и приказывает: «Иди и убей!»

— Да, фантастика, — протянула тетка. — Рискованно.

— Не рискнешь — не выиграешь. Понимаете? Убийца начнет новую жизнь, новую любовь. Сама мысль об этом для него невыносима, им вдвоем тесно на земле — так он чувствует, так и действует.

— Как же он их свел: нашего идиота и жену?

— По телефону он приказал ей до своего приезда сторожить Анатоля, вероятного свидетеля, даже участника (который избавил их от трупа), вслушиваться в его выкрики и так далее.

— И она послушалась? Не побоялась?

— Анатоля она не боялась, она не знала, что у него пистолет.

— А если бы сумела отобрать? Ведь пьянь…

— Ну, придумал бы что-нибудь другое. Его девиз: победит сильнейший.

— Стало быть, он признался?

— Признался. И у организатора наконец сдали нервы. Допрос.

— Я утверждаю, что вы организатор и вдохновитель убийств в доме номер пять по улице Жасминовой.

— Столь леденящее душу утверждение требует доказательств.

— Докажем. Как показали студентки, вы разговаривали с женой в шесть часов.

— Да.

— В присутствии заказчиков?

— Да.

— А если я пошлю запрос на Урал и уточню время вашего звонка? У меня есть надежда, что заказчики вспомнят, хотя бы приблизительно, во сколько вы звонили.