Леди–призрак. Я вышла замуж за покойника

Итак. Он уже был опасно влюблен в «эту девушку», когда решился сказать ей, что женат. Даже я сказал «опасно» — с точки зрения его жены. «Эта девушка» не захотела продолжать знакомство с ним при подобных обстоятельствах. Она была и остается замечательным, порядочным человеком; у всех, кто разговаривал с ней, сложилось именно такое впечатление. И у меня в том числе. Она прекрасное создание, которому очень не повезло, ей встретился недостойный человек. Итак, как я уже сказал, она не захотела продолжать этого знакомства. Она не хотела причинять кому–то боль. Он понял, что не может сделать так, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.

Очень хорошо. Он пошел к жене и предложил ей развестись с ним. Совершенно хладнокровно, просто предложил. Она отказалась дать ему развод. Почему? Потому что для нее брак был священным установлением. А не просто мимолетной связью, которую можно разорвать по первому капризу. Странная женщина, не правда ли?

Когда он рассказал «этой девушке», та заявила, что им следует забыть друг о друге. Но он не хотел и думать об этом. Он оказался перед дилеммой. Его жена не хотела лишиться его, а он не хотел лишиться «этой девушки».

Он подождал удобного момента и попробовал еще раз. И если способ, к которому он прибегнул в первый раз, можно назвать хладнокровным, то что можно сказать о способе, который он избрал во второй раз? Он решил устроить ей развлечение, вроде того, что устраивает торговец для провинциального заказчика, с которым надеется заключить сделку. Это должно дать вам некоторое представление о его характере, леди и джентльмены, это должно показать вам, что за человек перед вами. Вот чего, в его глазах, стоит расстроившийся брак, разрушенный домашний очаг, покинутая жена. Всего–навсего жалкой увеселительной прогулки.

Он купил два билета в театр, он заказал столик в ресторане. Он пришел домой и сказал ей, что поведет ее в театр. Она не могла понять его внезапной предупредительности. На какой–то момент ей показалось, что он подумывает о примирении. Она села к зеркалу и стала приводить себя в порядок.

Через некоторое время он вернулся в комнату и увидел, что она все еще сидит у туалетного столика и не собирается одеваться. Она начала догадываться о его истинных намерениях.

Она сказала, что не отступится. Она заявила ему в сердцах, что для нее домашний очаг значит больше, чем дежурный обед в ресторане и два билета на какое–то шоу. Другими словами, не дав ему и рта раскрыть, она во второй раз отказала ему в разводе. Это было для него уже слишком.

Он уже завершил свои приготовления. В руках он держал свой галстук, расправив его и собираясь повязать поверх рубашки. Но им овладел слепой, безрассудный гнев. Он понял, что жена обо всем догадалась и опередила его. И вместо того чтобы надеть галстук, он набросил его ей на шею, она не успела даже двинуться с места. Он туго затянул галстук, он закручивал его с невероятной жестокостью и силой — с желанием убить. Полицейские служащие рассказали вам, что им пришлось разрезать галстук, даже в нескольких местах, настолько сильно он впился в ее нежное горло. Вы когда–нибудь пробовали, леди и джентльмены, разорвать руками подобный галстук из семи слоев шелкового репса? Это невозможно, вы порежетесь о его острые как нож края, но не сможете разорвать его.

Она умерла. Она один или два раза взмахнула руками, в самом начале, и умерла. Убитая своим мужем — человеком, который когда–то поклялся любить и оберегать ее. Не забывайте этого.

Несколько долгих минут он удерживал ее в вертикальном положении перед зеркалом, позволяя ей, так сказать, полюбоваться на собственную агонию. Несколько очень долгих минут. Так что она давно уже была мертва, когда он отпустил ее, и она упала. И затем, когда он убедился, что жена умерла, умерла окончательно и бесповоротно, что она раз и навсегда ушла с его дороги, — что сделал он тогда?

Попытался ли он исправить содеянное, почувствовал ли угрызения совести, проявил ли хоть малейшие признаки раскаяния? Нет, и я скажу вам, что он сделал. Он спокойно продолжал одеваться в той самой комнате, где лежала она. Он достал другой галстук и надел его вместо того, которым задушил ее. Он надел пальто и шляпу и перед самым уходом позвонил «этой девушке». К счастью для нее — а это самое большое везение в ее жизни, — ее не было дома. Ей передали, что он звонил, только через несколько часов. И зачем же он звонил ей, когда его руки еще были влажны и дрожали после убийства собственной жены? Не в порыве раскаяния, не затем, чтобы признаться в содеянном и попросить у нее помощи или совета. Нет, нет. Он хотел использовать ее как слепое орудие, сделать из нее живое алиби. Он хотел пригласить ее в ресторан, где был заказан столик, и в театр, куда он купил билеты. Вероятно, он собирался перевести назад свои часы перед тем, как пойти на свидание, и как–нибудь обратить ее внимание на время, чтобы потом она с чистой совестью свидетельствовала в его пользу, уверенная, что говорит правду.

Итак, леди и джентльмены, перед вами убийца, не правда ли?

Но ему не повезло, он не смог дозвониться. Тогда он сделал следующую, единственно возможную вещь. Он отправился один, хладнокровно посетил все места, которые должен был посетить с женой, не пропустив ни единого пункта, и пробыл там от шести часов и до полуночи. В тот момент ему не пришло в голову сделать то, что, как он пытается нас убедить, он сделал: пригласить с собой первую встречную, а затем использовать ее для алиби. Он был слишком возбужден, слишком рассеян. Или же это пришло ему в голову, но он не решился, побоялся довериться незнакомому человеку, побоялся, что чем–то выдаст себя. Или, может быть, сообразил, что уже слишком поздно, слишком много времени прошло с тех пор, как он вышел из дому, и это теперь не поможет ему. Его живое алиби могло с легкостью обернуться против него же самого, едва лишь с момента преступления прошло больше десяти минут. С помощью искусно проведенного допроса можно было бы установить настоящее время, когда он встретился с ней, а не то время, в которое он бы хотел, чтобы мы поверили. Он обо всем этом подумал.

Что же в таком случае было бы лучше? Конечно же воображаемая спутница. Фантом, сопровождающий его, намеренно размытый, намеренно бесформенный, такой, чтобы мы никогда не смогли восстановить его историю и проверить, когда они встретились. Иными словами, что лучше подходило для его целей: неподтвержденное алиби или опровергнутое алиби? Решайте сами, леди и джентльмены. Недоказанное алиби всегда остается недоказанным, но оно все же оставляет некоторые сомнения. Опровергнутое алиби для него гораздо хуже, оно лишает его всякой защиты. Это было лучшее, что он мог сделать, лучшее, на что он мог рассчитывать, и он принял соответствующее решение.

Другими словами, он намеренно выдумал мифическую женщину, зная, что такой не существует, зная, что ее никогда не найдут, и это полностью соответствовало его желаниям, так как его фальшивое алиби имело хоть какую–то силу только в том случае, если эту женщину никогда не найдут.

В заключение, леди и джентльмены, позвольте мне задать один простой вопрос. Разве это естественно, разве это похоже на правду, что человек, чья жизнь зависит от того, сможет ли он вспомнить черты лица другого человека, оказывается не в состоянии припомнить хотя бы что–нибудь. Ничего! Он не может вспомнить ни цвета ее волос, ни цвета глаз, ни формы лица, ни роста, ни сложения — вообще ничего. Представьте себя на его месте. Могли бы вы забыть абсолютно все, если бы ваша жизнь зависела от этого? Инстинкт самосохранения — отличный стимулятор памяти, как вы знаете. Можно ли вообще поверить, что он так намертво забыл бы ее, если бы действительно хотел, чтобы ее нашли? Если она, конечно, вообще существует и ее можно найти.

Решайте сами.

Уважаемые члены жюри, леди и джентльмены, думаю, мне больше нечего сказать вам. Это простой случай. Вывод может быть только один, никаких сомнений быть не может.

Обвинитель торжественно провозгласил: