Современный японский детектив

Лепешки, которые отец купил для Мунэсуэ по дороге с работы, валяются на земле. Солдатские сапоги топчут их, как навоз. И очки тоже валяются, разбитые вдребезги. Отец не шевелится, он как куча тряпья под ногами солдат. Он уже не может шевелиться.

Среди американцев выделяется высокий рыжий парень. У него на руке рана, еще свежая, незажившая, видно, он недавно из боя. На воспалепной коже блестят стального цвета волосы. Рыжий расстегивает ширинку и пускает в отца струю. Остальные солдаты следуют его примеру. Струи мочи стекают с неподвижного тела, американцы гогочут. Зеваки-японцы, собравшись в кружок, тоже смеются.

Отец Мунэсуэ умер от побоев.

Эта сцена навсегда врезалась в память Мунэсуэ, и еще в детстве он поклялся отомстить. Все стали его врагами: не только люди, глядевшие на избиение, но само общество, сама жизнь, отдавшая отца на иоруганпе. Чтобы мстить врагу, Мунэсуэ стал полицейским. И сейчас образ этого врага олицетворялся в Кёко Ясуги. Если бы у Мунэсуэ была мать, отец избежал бы своей страшной участи, он бы остался в живых. Но мать бросила их, когда Мунэсуэ был еще ребенком.

И Кёко Ясуги ради себя бросила своего ребенка. Нет, не бросила. Она убила его, своего сына, который приехал издалека, чтоб только повидаться с нею. Что может быть страшнее предательства матери?

Мунэсуэ теперь казалось, будто Кёко — его собственная мать, оттолкнувшая отца и бросившая его самого. И нестерпимое воспоминание, дремавшее где-то в недрах его души, вдруг проснулось в пем — как будто с глаз спала пелена. Он узнал лицо, скрывавшееся за привычным обликом телевизионной дивы. Наконец-то Мунэсуэ вспомнил, кто была Кёко Ясуги. «Вот оно что… та девушка…»

Мунэсуэ на миг оцепенел. Перед его мысленным взором вставало лицо той, которую двадцать с лишним лет назад его отец самоотверженно спас от рук американских солдат. В теперешней Ясуги, импозантной зрелой женщине, принадлежащей к верхушке общества, не было ничего от несчастной девчонки, попавшей в лапы распаленной солдатне. Но если отвлечься от примет времени, изменивших ее лицо, забыть о косметике, ясно видно: это она, та, что убежала без оглядки, предоставив отцу «разбираться» с американцами.

Когда Мунэсуэ впервые увидел Кёко Ясуги в холле «Токио бизнесмен отеля», какое-то неясное воспоминание шевельнулось в нем. Но привычка впдеть лицо Ясуги на экране помешала ему осознать это воспоминание.

Ах, если б она не попалась им на пути, отец остался бы жив! Из-за Кёко Мунэсуэ лишился отца. А она удрала, спасая себя, ничуть не заботясь о том, какая их ждет расплата. Видимо, ею всегда руководило чувство самосохранения, сработало оно и при встрече с Джошш Хэй-вордом. Мунэсуэ охватила ярость. Нет, она не уйдет от него безнаказанно. Неужели ей неведомы простые человеческие чувства? Даже у диких зверей есть инстинкт материнства. Что ж, посмотрим…

Мунэсуэ, словно очнувшись, поднял голову и произнес:

Я хочу испытать Ясуги.

Рассчитываешь на ее совесть? — повернулся к Мунэсуэ инспектор Насу.

Я поставлю ее в такое положение, что она не сможет не сознаться, если в ней осталось хоть что-то человеческое.

Каким образом?

Воспользуюсь соломенной шляпой.

Как?

Я точно не знаю как. Пека ничего определенного в голову не приходит. Но я хочу вызвать ее на признание.

Гм…

Господин инспектор, позвольте мне ото сделать. — Муносуо поглядел Насу прямо в глаза.

Ты рассчитываешь на успех?

Не знаю. Я попробую.

Следствие такими методами не ведут.

Меня тоже бросила мать, когда я был ребенком. Я ненавижу ее за это. Но в глубине этой ненависти еще живет вера в нее. Точнее, я хочу в нее верить. Кёко Ясуги не должна быть чужда материнским чувствам. На ото я и рассчитываю. Она не просто человек, она мать, и поэтому она не может не признаться. Я хочу поговорить с Кёко Ясуги так, как если бы она была моей собственной, бросившей меня матерью.

Гм…

Господин инспектор, позвольте мне это сделать.

Хорошо. — Инспектор Насу кивнул. — Поступай, как находишь нужным.

2

Обеспокоенная сообщением о сыне, Кёко Ясуги сама позвонила в Нью-Йорк. Ей сказали, что травма нетяжелая, Кохэй получил медицинскую помощь и уже находится на пути в Японию.

Однако вскоре последовал звонок из полиции, который буквально потряс супругов Коорп. В полиции полагали, что есть все основания считать Кёхэя виновным в наезде на женщину, труп которой обнаружен в горах Окутана; в связи с этим автомобиль Кёхэя был подвергнут тщательному осмотру. Родителей поставили в известность также о том, что в Нью-Йорке их сын признался в совершенном преступлении. Кёко хотела немедленно связаться с Кёхэем, но он уже выехал в Японию, и ей не удалось с ним переговорить.

Тем временем Кёко попросили в удобное для нее время зайти в следственный отдел участка Кодзимати. Полицейские были предельно вежливы, но в их любезности Кёко ощутила угрозу для себя. Она поняла, что разговор с нею станет чем-то большим, нежели обыкновенный допрос свидетеля.

К сожалению, у меня сегодня мало времени, — сказала она молодому полицейскому с мужественным открытым лицом, который сидел перед ней. Это был тот

самый инспектор, который приезжал на телестудию, кажется, его звали Мунэсуэ. У стены стоял еще один стул. Его занимал невзрачный па вид полицейский, возрастом, пожалуй, постарше Мунэсуэ. Он неприязненно глядел на Кёко. Посмотреть на него сбоку — вылитая обезьяна. Он и тогда был вместе с Мунэсуэ. — Кёхэй вернется в самом скором времени, — добавила она. — А я ровным счетом ничего не знаю. Скорее всего, это недоразумение. Чтобы Кёхэй смог…

Ясуги-сан, мы побеспокоили вас по другому по воду. Мы не занимаемся делом вашего сына.

«Но тогда, в телестудии, они определенно говорили что-то о Кёхэе…»

— По какому же делу вы меня вызвали? Мунэсуэ, не отвечая, смотрел на Кёко. Она сама должна знать…

Нас интересует убийство негра-американца, которое произошло семнадцатого августа в отеле «Ройал». Вернее будет сказать так: пострадавший получил ножевое ранение в парке Симидзудани, после чего он добрался до ресторана на последнем этаже отеля, где и скончался.

Но какое отношение это имеет ко мне? — Лицо Кёко выражало искреннее удивление.

Может быть, у вас есть какие-нибудь соображения в связи с этим делом?

Откуда у меня вообще могут быть подобные соображения?

Нам кажется, что вы много знаете об этом деле.

Вот уж правда, что в полиции человека всегда обвиняют бог знает в чем. — Кёко слегка покраснела.

Что ж, выражусь яснее, — сказал Мунэсуэ. — Мы считаем, что убитый — ваш сын.

Что?! — задохнулась Кёко.

Ясуги-сан, в течение трех-четырех послевоенных лет вы состояли в браке или имели связь с чернокожим американским военнослужащим по имени Уилл Хэйворд, не правда ли? — настаивал Мунэсуэ.

Кёко вдруг опустила голову и произнесла что-то нечленораздельное. Полицейским показалось, что она, раздавленная словами Мунэсуэ, потеряла над собой власть. Но тут Кёко подняла голову, и полицейские увидели, что она ель сдерживает смех. Она прямо съежилась на стуле, изо всех сил стараясь не рассмеяться.

Боже мой! Какие нелепые фантазии, оказывается, посещают полицейских. Вообразить, что я была замужем за негром и родила чернокожего ребенка… Господи, какая нелепость! Как это могло прийти вам в голову? Если бы кто-нибудь об этом услышал, ну и посмеялся бы он вволю. Потеха, да и только! — И Кёко расхохоталась. Она смеялась до слез, но, отсмеявшись, заговорила уже иным тоном: — Пожалуй, теперь я могу идти. У меня нет времени на такие нелепые разговоры.

В июле сорок девятого года вы втроем, с Уиллом Хэйвордом и Джонни, ездили в Киридзуми.

Об этом мы уже говорили, и я вам ясно дала понять, что в жизни не слыхала о Киридзуми. Хоть я сейчас и смеялась, поверьте — я просто возмущена. Своим

заявлением вы меня оскорбляете. У меня муж, дети. Они чистокровные японцы. Мы с мужем занимаем определенное положение в обществе. Какими, собственно, доказательствами вы располагаете, чтобы делать подобные заявления?