Прокурор

- Я понимаю, иной раз трудно докопаться... Я недавно читал: самые короткие корни у мхов - меньше сантиметра. А самые глубокие - у одной акации в Африке, до девяноста метров! В том деле, с парнишкой, что залез в гастроном, - корни видны сразу. Неблагополучная семья, некуда себя деть в свободное время, детская, если хотите, несмышленость... А вот какая глубина у истории с этим чемоданом - пока не ясно. Знаете, молодежь хочет одеваться модно. Ну по душе ей эти разрисованные майки да джинсы. В печати по этому поводу уйма выступлений, мнений и критики. А кто-то не захотел вникнуть, кто-то побоялся трудностей, кто-то неправильно спланировал, в результате - дефицит. А раз дефицит, этим пользуются нечестные люди... Каким образом? Я уже говорил вам: возможно контрабанда или же воруют импортный товар на складе, а может, скупают в магазине, чтобы пустить налево втридорога... А может... - Захар Петрович улыбнулся. - Помните, у Ильфа и Петрова в "Золотом теленке"? Вся якобы контрабанда делается в Одессе на Малой Арнаутской... Но для этого надо где-то доставать ткань, подпольно шить... Видите, сколько проблем стоит за одним фактом чемоданом, набитым дефицитным товаром...

Глаголев ушел, не став возражать прокурору: то ли согласился с его доводами, то ли счел это делом безнадежным. А Захар Петрович еще некоторое время размышлял о том, почему у Евгения Родионовича в последнее время такая апатия. Вероника Савельевна как-то сказала, что Глаголев был в больнице по поводу зрения и после этого вернулся сам не свой.

"Если действительно так серьезно с глазами - до работы ли ему? подумал Захар Петрович. - Это как дамоклов меч, все время ждешь, когда опустится..."

Измайлов решил было, что надо поговорить с Глаголевым под душам, но отмел эту мысль - не обидеть бы следователя. Еще подумает, что это намек уйти со службы. А у них в прокуратуре города и без того не заполнена одна вакансия на должность следователя. С кадрами туго.

Потом Захар Петрович вспомнил, что надо позаботиться о билете на поезд: в четверг ему ехать в Рдянск на конференцию. Он вызвал шофера. Когда Май зашел, Захар Петрович, увидев его перепачканные руки, решил, что тот снова возится с машиной. И не ошибся. Но Май сказал, что во дворе стоит машина его приятеля, который помогает ему ремонтировать коробку скоростей, и что они съездят вместе на вокзал на его "Жигулях".

- Каким поездом поедете? - уточнил Май.

- Нашим, - сказал прокурор.

- Будет сделано, Захар Петрович, - деловито произнес шофер, беря деньги.

А уже буквально через три-четыре минуты Измайлов увидел выезжавшие со двора прокуратуры красные "Жигули", на заднем сиденье которых он узнал своего шофера.

До Рдянска можно добираться скорым поездом и местным, так называемым рабочим, который шел до областного центра в три раза дольше, кланяясь всем светофорам и останавливаясь на каждом полустанке. Скорый же проезжал Зорянск рано утром. А Захар Петрович не желал терять половину рабочего дня. Тем более, четверг - приемный день. Записалось много народу. Так что местный поезд его устраивал больше - отходил в четыре дня и прибывал в Рдянск в девятом часу вечера.

Через час Май вернулся с вокзала и привез билет.

* * *

В оставшиеся до четверга дни на Измайлова навалилась масса дел. Да еще надо было закончить доклад. Как у студента перед экзаменами, ему не хватало одного дня. Последнюю ночь Захар Петрович почти не спал, все шлифовал свое выступление... Как-никак будут проверять...

Приехав на работу, он тут же начал прием посетителей.

Первой зашла к нему старушка. С жалобой на квартиранта, который выжил ее из дома, прикрываясь положением опекуна. Со слезами на глазах она рассказала, как несколько лет назад пустила жить к себе молодого здорового парня. И плату положила самую малость, пять рублей в месяц, отведя ему лучшую комнату.

- Больная я, старая, - делилась своим горем старушка. - Некому дров наколоть, печь зимой истопить. Да и боязно одной. Пусть, думаю, селится, живая душа в доме... Поначалу вежливый был, внимательный. Польстилась я на ласковые слова, прописала. Подала заявление в горисполком, что в опекуны беру... Он подружку привел, говорит, как бы жена ему. Однако в загсе не были. Ладно, думаю, дело молодое. Пусть живут у меня. И если с одной, так это лучше, чем по разным шастать. Как-никак вместе три года прожили, бабой Клавой звал меня. Говорил: вы мне как родная... Появилась в доме его разлюбезная, и все пошло по-другому. Переменился Сергей. Под ее дуду стал выплясывать. Сначала горницу заняли, меня в закуток определили. А краля эта бесстыжая и вовсе, видать, хочет меня со свету сжить. Чуть что, попрекает. Вон, говорит, сейчас молодые косяками помирают, а вы, говорит, небо коптите. Потом знаете что удумали? Дверь из моей каморки заколотили и прорубили другой ход. Чтобы, значит, у них свой был, а у меня свой. Я стала противиться, а злыдня эта заявляет: Сережа, мол, опекун, стало быть, вроде сына, и на дом имеет право, как близкий родственник, наследник как бы... А теперь и вовсе выгнали. У дальней родственницы живу... Что же такое деется, товарищ прокурор?

Измайлов стал успокаивать старушку, разъяснив, что положение опекуна и временная прописка не дают квартиранту никаких прав на ее дом и другое имущество. Согласно закону, опекунство - дело благородное, бескорыстное, и ни о каком наследовании не может быть и речи. Прокурор заверил, что будут приняты безотлагательные меры против обнаглевшего опекуна и его подруги.

Захар Петрович решил также ходатайствовать перед горисполкомом о лишении квартиранта старушки опекунства.

Затем зашла женщина с парнишкой лет шестнадцати. Посетительница попросила Измайлова помочь устроить племянника (племянник при этом не произнес ни слова) в общежитие машиностроительного завода, на котором он теперь работает, закончив ПТУ. Парнишка был родом из деревни, а у нее маленькая комнатка, тесно.

Записав фамилию парня, Измайлов взялся помочь в этом деле.

Около часа дня зашла последняя посетительница.

Когда она появилась на пороге, Измайлов узнал ее сразу. Последний раз она была у него полгода назад. Худенькая, невысокая, с тонкими чертами лица, с печальными глазами и обреченными складками возле уголков рта. И фамилию прокурор вспомнил тотчас же, Будякова.

Муж - пьяница. Работает на машиностроительном заводе слесарем. После принудительного лечения решением народного суда его ограничили в дееспособности. Короче, теперь зарплату Будякова на заводе выдавали на руки его жене.

Если она снова решилась прийти сюда, значит, муж принялся за старое...

- Опять пьет? - спросил Измайлов.

- Об этом уж стыдно и говорить, - тяжело вздохнула Будякова. - Я по другому вопросу, товарищ прокурор.

Она развернула подрагивающими пальцами листок, вырванный из школьной тетради, и протянула Измайлову. Захар Петрович взял теплую и чуть влажную бумажку. Нетвердый, почти детский почерк. "Мама! Уезжаю далеко и буду работать. За меня не беспокойся. Жить в нашем городе больше не могу из-за отца. Мне стыдно, когда меня дразнят ребята: "Аркашка - сын алкашки". Ты не волнуйся и не плачь. Я скоро вызову тебя к себе. Аркадий".

Измайлов вспомнил и сына Будяковых. Пронзительно четко. Это было возле универмага. Именно там. В плоскости зеркальной витрины отражался мокрый асфальт. Шел дождь. Вечерело. Чей-то тихий голос остановил его, задумавшегося, торопившегося домой. "Здравствуйте, товарищ прокурор". Он тогда не решился спросить у Будяковой, помогло ли мужу лечение и как дела в семье. Потому что рядом стоял подросток. С длинными мокрыми волосами. Он был выше матери, этот Аркадий. Курточка кургузо сидела на его мальчишеских плечах, рукава были выше запястья. Да, какая-то обделенность бросалась в глаза. Наверное, оттого, что за его спиной за зеркальным стеклом витрины манекены кичились новенькими костюмами и куртками...

- Я так боюсь за него, - тихо всхлипнула Будякова. - Аркашке-то нет еще и пятнадцати годков... Где-нибудь сейчас голодный... Или чего доброго со шпаной познается...