Отложенное убийство

— Ну как, все, Гарик? Давай теперь вот чем займемся: проверим, плотно ли закрывается вон тот шкаф у дальней стены. Он просторный. Поставим туда ведро, и будет он у нас вроде туалета.

— Дедушка, но он же набит вещами!

— Разберем, Гарик. Не волнуйся. По крайней мере, будет чем заняться…

Заняться — пока не выпустят?

Или — в ожидании смерти?

Этого не сказал Семен Валерьянович. Пощадил внука? Или — боялся проговорить вслух?

17 февраля, 20.04. Галина Романова

— Такое в войну ели, — изрекла тетя Соня, с отвращением заглядывая в Галину тарелку, полную мелко наструганной капусты, помидоров и огурцов, слегка сдобренных уксусом. Галя, тренируя терпение, на реплику не ответила и продолжала жевать витаминный салат. Мысленно она убеждала себя, что это даже помогает похудеть, что это способствует формированию неприязни к процессу поглощения еды — когда тетя Соня сидит напротив, развалясь на стуле так, что расставленные жирные ляжки показывают всему свету полинялые байковые трусищи, которые до многочисленных стирок были розового цвета, и громко комментирует жизнь племянницы:

— Сколько я тебя помню, Галка, вечно ты на каких-то диетах сидишь, сено какое-то жуешь… А чего, спрашивается, хорошего, когда будешь, как шкилетина, тощая? Тьху, доходяга! Кто такую замуж возьмет?

Гале было бы в тысячу раз спокойнее остановиться в гостинице, где никто вокруг нее не суетился бы, пытаясь накормить вкусненькими кусочками, но при этом никто не поучал бы и не совался в ее личную жизнь. Однако тетя Соня смертельно обиделась бы, посмей драгоценная племянница, которая все равно уж оказалась в Сочи, остановиться не у нее. И мама при встрече или в разговоре по телефону принялась бы упрекать, узнай она, что Галя теткой побрезговала… За время пребывания в Москве Галя полностью обновила гардероб и сумела бесповоротно изгнать из речи хохлацкое «гыканье», но в одном она осталась неисправимо провинциальна: родственники для нее по-прежнему значили очень много.

— Я пока о замужестве не думаю, — отозвалась Галя, стараясь жевать капусту быстрее.

— А о чем же ты думаешь?

— О карьере, тетя Соня.

— Тьху! Нашла о чем думать! И нечего сказать, подходящее занятие себе подыскала: с преступниками валандаться. Одна ненормальная, Шурка, сестра батюшки твоего, уже ухайдакалась до смерти, и ты туда же…

— Не трогайте тетю Шуру! — Галя постаралась грозно повысить голос, но из-за салата во рту повышение голоса вышло не таким внушительным, как хотелось бы. — Тетя Шура жизнь прожила, как надо!

— Люди добрые, — запричитала тетя Соня, хотя никаких добрых людей, кроме них с Галей, в пределах слышимости не отмечалось, — люди добрые, и она это называет «как надо»? Да Шурка была мужик-баба: двух мужей отпугнула! Так и прожила безмужняя. Хорошо хоть дети были…

— А что, по-вашему, — Галя полезла в амбиции, — если у женщины нет ни мужа, ни детей, значит, она жила напрасно? А Жанна д'Арк? Она вообще девственницей осталась — и Францию спасла!

По лицу тети Сони, которое приобрело несвойственную ей задумчивость, было ясно, что имя героини французского народа Жанны д'Арк вызывает у нее весьма расплывчатые ассоциации, но уступать племяннице она не собирается.

— Франция там или не Франция, — с высоты прожитых лет изрекла тетя Соня, — а для женщины семья на первом месте. И ты, Галочка, не надрывайся на своей собачьей работе. Выйди по-человечески замуж, роди поскорей ребеночка, пока молодая. Без семейного счастья женщина — она вроде будяка, что при дороге растет…

Их философский диалог был прерван отдаленной, но настойчивой трелью звонка и неистовым стуком в дверь. Это шумовое оформление было знакомо Гале еще из времен ее первого пребывания в доме тети Сони: с таким парадом обычно вваливался тети-Сонин супруг, когда напивался до полусмерти. Сколько воды утекло, а тети-Сониного мужа, который свободно мог бы за это время умереть, перепившись, от инфаркта или попасть под машину, никакая холера не брала. Гале казалось, он и выглядел точь-в-точь, как раньше, не постарел, только пожелтел: печень-то не железная… Тетя Соня заспешила на торжественную встречу мужа, захлопнув дверь кухни. Встреча выдалась теплой и приязненной, судя по заливистым причитаниям тети Сони, которым вторил басистый мат. Впрочем, мата хватало с обеих сторон… Это еще счастье, что, в довесок к пьяному мужу, не завалился в дом тети-Сонин «ребеночек»; двадцатидвухлетний наркоман. Формально он переехал жить к жене, но периодически совершал налеты на родительский дом, требуя денег. Тут уж матом не ограничивалось: летели на пол хрупкие предметы, с прощальным звоном погибали фарфор и стекло. В этой ненормальной семейке трудилась одна тетя Соня: на двух работах, тяжело, надсаживая свое и без того не слишком здоровое сердце. Галя все видела и потому, жалея тетку, терпела от нее уроки житейской премудрости.

Витаминный салат подошел к концу, и на дне тарелки в лужице уксуса плавали только семечки от помидоров, когда тетя Соня вернулась на кухню, раскрасневшаяся, заправляя выбившиеся полуседые волосы в железные полинялые заколки.

— Насилу уложила! — торжествующе выдала она. — Теперь он еще чуть-чуть побуянит, когда проснется, через час или два, а потом снова заснет, а потом проснется трезвенький, как огурчик… Так о чем это мы тут с тобой? Ох, башка стала дырявая…

— О семейном счастье, — произнесла Галя, потупив глаза и предаваясь созерцанию помидорных семечек.

17 февраля, 17.27. Николай Чижов

Следователя по особо важным делам Краснодарской краевой прокуратуры Николая Степановича Чижова внешность характеризовала как человека выдержанного, старательного и морально устойчивого. «Типичный клерк» — вот мысль, которая возникала у тех, кто с ним встречался в первый раз. У него было продолговатое лицо с покатым лбом и западающим подбородком, как бы целиком стремящееся и выливающееся в губы и длинноватый востренький нос — черты, которые в своем менее резко выраженном, облагороженном варианте были растиражированы благодаря агенту Малдеру в исполнении Дэвида Духовны. Ну от Малдеровой фирменной склонности к безумным потусторонним версиям Чижов был далек. Но вот что касается хитрецы и дотошности — тут эти два труженика правосудия совпадали.

Подследственным Николай Степанович поначалу нравился, потому что не давил на них и никогда не спорил, как бы доверял всему сказанному. Молча слушал, изредка задавал вопросы, в завершение так же бесстрастно давал расписаться под протоколом. У подследственного рождалась уверенность, что удастся выкрутиться, соединенная с некоторым беспокойством: не может быть, чтобы так просто, где-то здесь сидит подвох! На следующей встрече со следователем бывало то же самое, только вопросы задавались другие. Подвох все еще не показывал свои длинные уши. Подследственный, в зависимости от уровня интеллекта, либо расслаблялся, либо впадал в панику. Зато, отсчитывая с третьей, четвертой и далее встреч, случалось самое интересное: пользуясь противоречиями между ответами на первые и вторые вопросы, которые в действительности находились между собой в неявной связи, Николай Степанович с прежним бесстрастием разносил в пух и прах версию событий, за которую цеплялся преступник. Если вопросов оказывалось маловато, привлекал на помощь другие факты, которые следствие за это время успевало уже накопать. Николай Степанович Чижов никогда не угрожал подследственным, он даже их, согласно низовой терминологии, не топил. Они у него всегда эффективно топили себя сами, да еще так основательно, что впору было приписать добровольную помощь следствию.

Иметь дело с Леонидом Никифоровым и Арсением Бойко было для него ничуть не труднее, чем с остальными. То, что эти двое, которые решили хорошо подзаработать, являлись сотрудниками следственного изолятора, особой роли не играло: подобно всем другим, они быстро сдались, проблуждав некоторое время в лабиринте, который выстроил для них Чижов.