Сомнительная версия

— То ли дело мы, грешные, — проговорил с чувством Дудин, — возьмем и рваненькую, и трепаную, подклеим, переплетем и поставим на полку. У нас не те капиталы. Мы — букинисты-пролетарии, все добываем собственным трудом. Был я только что в Доме книги. Прямо-таки столпотворение во время выкладки. И книжников-то настоящих человек пять-шесть, а то все неофиты, молодежь. Конечно, многие толкутся просто из любопытства, но есть и такие, что покупают, платят, почти не задумываясь. Где были эти новоиспеченные любители семь, восемь лет назад, когда литература стоила в три раза дешевле? Если человек тянется к знаниям, то мода здесь вовсе ни при чем, ищущий купит то, в чем испытывает настоятельную потребность. Отчего же эти оголтелые сегодняшние любители не рвались в букинистические магазины раньше? Правда, есть и такие, что берут не ради моды, это сразу заметно по человеку и по тому, как он обращается с книгой. Я же разбираюсь в людях и вижу. Черт-те что нынче творится. Эти молодые люди вездесущи, в любом букинистическом они копают с каким-то фанатическим упорством старинку, выискивают что-то. Что они ищут?

— Это новое поколение «недоверчивых» молодых людей, их научили во всем сомневаться, и, к счастью, вовремя, — проговорил, глядя задумчиво на абажур настольной лампы, Иннокентий Михайлович. — Они хотят все знать. Они уже никому не верят, даже своим умудренным папам и мамам. Они хотят знать больше, чем их учили, и вообще сомневаются, правильно ли учили их. Они приходят сюда, переворачивают горы книг, мало покупают, но почти никогда ничего не сдают. И все это делается отнюдь не ради престижа. Они подлинные книгоеды, в отличие от большинства праздношатающихся собирателей. — Цены их никогда не останавливают, они знают, что только ложь стоит дешево, а за истину надо дорого платить. И платить лучше рублями, чем ценой непоправимых ошибок.

Ну стал бы ты платить за читаный-перечитаный том Шопенгауэра двести пятьдесят рублей? Нет! А эти подметут — только выложи на прилавок. Ницше им подавай, Василия Васильевича Розанова, Кэтле, Керхигора, абсурдалиста и оригинала Владимира Успенского, Ивана Аксакова, Хомякова, Лаврова, и непременно же хоть томик из собрания нашего незабвенного философа Леонтьева родом из Мещевского уезда Калужской губернии. А коллекционер и слыхом не слыхивал про Леонтьева, ты ему подавай «Тэ-ли-лэ» Крученых и Хлебникова, «Утиное гнездышко… дурных слов» или «Энциклопедический лексикон», а на худой конец Пушкина в издании Брокгауза и Ефрона, «Ослиный хвост и мишень» Гончаровой и Ларионова. А что за радость в том «Ослином хвосте»? Одно: редкость! Можно выгодно обменять или продать, потому как западные коллекционеры набили слишком цену на авангардистов… Да, раритет, условная ценность, потому что мизерный тираж. А что возьмешь для мозгов? Главное — лестно сознавать, что на полке у тебя стоит дезидерат, которого у других нет и вряд ли когда-либо предвидится. Ведь большинство коллекционеров, как я заметил, неудачники, люди не нашедшие себя в работе, в личной жизни, не имеющие согласия души с телом; всю нерастраченную энергию они отдают собирательству. Так уж устроен наш мозг, что ежели его недогрузить, если душа не поглощена каждодневной работой, то человек ищет для себя какое-то занятие и появляется отдушина, увлечение, или, как теперь говорят, хобби. И ведь чего только не собирают: марки, монеты, утюги, старые игрушки, открытки и экслибрисы, старые театральные программки и билеты, карандаши, перья для деревянных ручек, да мало ли чего еще. Ты вот книги собираешь, а хоть треть, хоть десятую часть их прочел? И не прочтешь до самой смерти. И хорошо это знаешь, а остановиться не можешь: для тебя стал важен сам процесс собирания, ты человек при деле, деле, которому ты служишь, а не оно тебе. Процесс стал самоцелью! Это болезнь! И притом затяжная. Да-да, ты ведь и сам, надеюсь, знаешь, что неизлечимо болен, хотя эта болезнь не из худших и кое-кто тебе может позавидовать. А эти молодые люди как-никак читают, наращивают, так сказать, потенциал интеллекта. Только во что выльется эта умственная энергия? Что они все диссертации философские собираются писать?

— Пора и нам с вами, Иннокентий Михайлович, сесть за диссертации, — хихикнул Дудин и потер переносицу.

— Вот именно, — кивнул тот. — Проанализировать, к примеру, спрос населения на литературу. Ведь чего только не спрашивают: и по гипнозу им дай, и по оккультизму, мистике, масонству, а авангардистов сколько ни поставь — все раскупят, черти.

А приключенцы, детективщики — эти хотят забыться под наркозом литературы от суматошной жизни. Остросюжетная литература для них вроде как опиум, средство подстегнуть измотанные нервы изрядной порцией острых переживаний. Прочел — забыл, но получил небольшую, хоть и бесполезную, в общем-то, встряску. Для мозгов опять же необременительно. Легко вошло — легко и вышло.

— А нет ли у вас, Иннокентий Михайлович, чего-нибудь интересненького для меня? — перебил Дудин, видя, что метр увлекся отвлеченными разговорами и его не скоро теперь остановишь.

— Тебя ведь, Володечка, ничем не удивишь, — вздохнул Иннокентий Михайлович. — Ну вот разве что «За мертвыми душами» Сергея Рудольфовича Минцлова. Знаешь эту книгу? Рядом с ней известный роман Михаила Чернокова «Книжники» не выдерживает никакого сравнения.

— Автора, разумеется, знаю, но именно «За мертвыми душами» никогда прежде не встречал.

— Да что ты, голубчик, бог с тобой. Кому другому, а уж такому доке, как ты, это вовсе не простительно. Прелюбопытнейшая вещь. Вот уж что надо обязательно любому коллекционеру прочесть. Роман, можно сказать, автобиографический. Рыскал по непролазным глубинкам Российской империи неутомимый собиратель Минцлов и отыскивал всеми правдами и неправдами раритеты, выкапывал их почти в буквальном смысле из-под куриного помета в некоторых запущенных барских имениях. Встретишь чрезвычайно прелюбопытнейшие описания всевозможных перипетий, зарисовки тогдашних нравов и русских характеров. Вот уж истинно образчик нашего извечного безалаберного отношения к собственной культуре. Прочтешь взахлеб, единым махом. Это тоже своего рода детектив, но без мельтешения должностных лиц. А цена — сорок тугриков. Почти бесценок для такой увлекательной вещи. Балую я, Володечка, тебя, но как-никак мы родственные души… — говорил он чуть замаслившимся голосом, с низкими, воркующими нотками и поглаживал бережно, точно котенка, блестевший глянцем хребет книги.

— Дорого, Иннокентий Михайлович, — смотрел не мигая на переплет Дудин и пытался вяло торговаться, но по лицу его было заметно, что он немало заинтригован и, набавь тот сейчас цену вдвое, все равно купил бы.

— И это ты говоришь мне? — переменил тон и едва не взвизгнул контральто Иннокентий Михайлович. — Честное благородное слово: мне стыдно слышать эти слова не отрока, а зрелого мужа. И главное — от кого? От тебя, Володечка, которого я всегда считал своим учеником. Разве я тебя приучал торговаться со мной? Если я говорю своему доверенному человеку, что цена — сорок, значит, вещь стоит чуточку больше. Но я всегда делаю милому человеку скидку, чтоб он мог в случае крайности чуток наварить на бульон. Дам тебе еще в придачу парочку старых альманахов. Ты найдешь им достойное применение, я совсем не дорого расценил, по пятерке. Могу еще подкинуть комплект журнальчика, изданного покойным Бурцевым накануне революции, «Будущее».

Выйдя от Иннокентия Михайловича, Дудин побеседовал минут пять с Колей Хирургом, попросил передать их общему знакомому Свистопляскину, что у него есть для него в обмен книги по спиритизму и «Утренняя заря» Якова Бемэ, а затем поехал в Союзглавкомплект выбивать высоконапорные глубинные насосы — тоже острейший дефицит. В отделе комплектации была милейшая белокурая девица Зинуля, которая во что бы то ни стало пожелала прочесть роман Валентина Пикуля «Слово и Дело», а посему вопрос с поставкой насосов на один из строящихся сибирских заводов был благополучнейшим образом разрешен и насосная станция гарантирована к сдаче в четвертом квартале. Зиночка схватила Пикуля и клятвенно заверила, что насосы будут отгружены на следующей неделе.