Цветы на асфальте

Поздним вечером покинул он сараюху, задами выбрался со двора. Долго петлял по улицам, забирая вдаль от своего дома, и сейчас даже близкий ему человек вряд ли признал бы Креста.

Коричневое плюшевое кепи и поднятый воротник плаща почти скрывали его лицо, в сумерках прохожий мог только запомнить его подтянутую фигуру, массивное кепи-блин да неширокие усы-стрелки. С помощью Пашки Крест был облачен в непритязательный местный ширпотреб.

На одной из остановок (понаблюдав за ней предварительно со стороны) он с беспечным видом сел в троллейбус и проехал несколько кварталов, чтобы скоротать путь к цели.

Квартиру Верти Угла он нашел быстро. Позвонил, как когда-то уславливались: одна длинная и три коротких трели. Подождал немного и снова повторил звонки. К его счастью, Остапович находился дома, он не задавал вопросов, и так все было ясно.

Сели они в кухне за небольшим пластиковым столиком. Гнат все так же молча достал из холодильника бутылку водки, отварное холодное мясо, нарезал ржаного хлеба. И Леха, вопреки своему зароку, опрокинул в рот полстакана водки. Нельзя было не выпить, намечался серьезный разговор, когда петлять не будешь: Верти Угол — не та фигура.

— Ушел я с зоны, Гнат. Дождался «зеленого прокурора» и отчалил.

Что-то тревожное наметилось в глазах Остаповича. Леха уловил это, растянул в улыбке губы, выпрямились, истончали усы. Он понял беспокойство Гната.

— За мной все чисто. Иначе бы не пришел. А конвойные, поди, и сейчас по тайге бегают, кости мои для отчета ищут. Я им такой кроссворд нарисовал, до белых мух клеточки заполнять будут.

Не спросил несколько успокоенный Верти Угол, где остановился Леха, если и под его крышу пришел — не откажешь. Не любят среди них любознательных. Что скажет про себя Крест — на то его хозяйская воля. О чем умолчит — ему виднее. И за похвальбу не судил. Сбежать от конвоя, рискуя жизнью, не каждый сможет, а Леха вот сидит, как огурчик, будто и не было тяжелых таежных скитаний.

— У меня, Гнат, к тебе разговор сердечный. Сколько бок о бок спали, сам знаешь. А потому верю тебе до конца и прошу помочь обладить одно дельце. Нужны твои руки, Гнат, остальное за мной. А долю свою сам назвать можешь.

Задумался Остапович, нес ко рту стакан и забылся. О чем дума, не спросишь.

Тянулось тишиной время, не нарушали молчания. И снова цедили сквозь зубы водку, нюхали ржаные ломти. Наконец, будто вспомнив о словах Креста, заговорил Остапович:

— Ржавую соль, Лешка, на раны трусишь. Вязать дела в тугой узел наметил. Кто за это меня осудит? Старость — вот она — с клюкой рядом. И пенсион никто не оформит. Не положено вору. А то, может, и впрямь в собес постучаться: позвольте, мол, взломщику, рецидивисту Гнату Остаповичу, что ни одного дня на воле не трудился, приобщиться к общественному карману. Может, за руки его в позолоте положена ему персоналка рублей в сто двадцать?

Он даже улыбнулся.

— Чахну, Лешка, в конуре своей. Мне бы твои годочки, ух и развернулся тогда. А так... Зачем жил? Зачем воздухом дышал? Много дум об этом. А ведь знаю, уйду на зону, звонка не дождаться. И, признаться, не хочется гнить безымянно на таежном погосте. Здесь кто-нибудь сердобольный и ромашек принесет на могилку. Сентиментальный, Лешка, стал, каюсь.

Он снова плеснул в стакан водки. Не торопил его Леха, ждал.

— Скажешь, захандрил Остапович, слюной исходит. Нет, я ведь шесть десятков отмерил, отдыха хочется. А может, и прав ты, рискнуть под занавес? В последний раз, а?

— Будь другом, Гнат, я ведь и тайгой ломился, о тебе думал. У тебя в руках козыри от всей игры.

— А что за дело? — уже с некоторой заинтересованностью спросил Остапович.

— Есть тут одна конторка на тихой улочке. Два раза в месяц привозит кассир из банка баул с червонцами и прячет его на ночлег в железный ящик. А утречком — по районам, где у них бригады вкалывают, газопровод какой-то тянут или еще что. Не в этом соль. Только машину взять труднее, с кассиром, кроме шофера, еще пассажир с пистолетом в кармане. А вот контору — сподручнее. Возьмем без шороха. Это на моей совести, а меня ты знаешь.

— Как не знать...

— А там твоя забота, Гнат. Вспорешь брюхо «медведю» — начинка наша. На безбедную старость хватит, не сомневайся.

Не морщась, пил Остапович водку, вторую бутылку распочали. Особо не закусывали и хмелеть не думали. Пронзительней становились глаза у Гната.

— Эх, синь-труха, колечко круглое. Нюхай корочку, Леха, в ней наша жизнь. Так и быть, пойду с тобой в дело. Поначалу хотел отказаться, а сейчас... Расшевелил ты меня, сдул пепел с угольев. Только у меня в работе свой принцип. Чтоб там без этого...

Он провел пальцем вдоль горла, прищелкнул.

— Не марал я руки кровью и другим не советую.

Потускнело лицо у Лехи, сбежались вместе бледные губы, белизной налились прилипшие к стакану пальцы.

— За это, Гнат, будь спокоен. Пройдешь к сейфу, как по ковровой дорожке, только без аплодисментов.

— Ну, тогда за удачу!

Гнат вновь поднял стакан, сплеснулась на стол водка...

ЮСУП

Для задуманного нужен был Кресту человек, верный, как пес: свистни — примчится. Он перебрал в памяти всех городских дружков, из тех, кто пока гулял на воле, и ни на ком не остановился. Каждый был меченой картой в колоде, а Леха «шел ва-банк» и не хотел проигрывать. Он не брал в счет Пашку. Мелкая рыбешка безболезненно проходит сквозь сети: кто подумает, что в столь серьезном деле замешан Пашка Огонь. Для их охраны он будет просто незаменим. А вот кого взять с собой, чтобы расчистить дорогу к сейфу Остаповичу, надежного, расчетливого, готового на все? Он вспомнил Юсупа.

Знал этого нелюдимого парня давно. Вместе валили лес, в одной столовой кормились. Но не в этом суть. Сидел Юсуп не за какое-то незначительное преступление, а за разбойное нападение. А до этого, в его темной от преступных зарубок биографии были колония для несовершеннолетних, несколько лет заключения за квартирные кражи.

К двадцати годам Юсуп, воспитываемый престарелой бабкой, уже не верил в людскую доброту, к тридцати — ненавидел всех вольных и даже тех, кто делил с ним вынужденные ограничения подобной жизни. Был он нрава крутого, при стычках вскипал сразу, в смолевых глазах вспыхивали бешеные искорки, и в такую минуту он мог ударить чем угодно. Столько слепой и непонятной многим ярости было в этом человеке.

Когда их дорожки пересеклись, Крест был в своей среде уже знаменит и имел большое влияние на многих осужденных. В Юсупе он сразу усмотрел нужного для себя человека, решил приблизить к себе хитростью, а не стал прижимать, как других прибывающих на зону новичков. По его подсказке началась незаметная для администрации травля Юсупа. У него воровали все, частенько оставляли без обеда, сталкивали с работниками колонии, что, при характере Юсупа, заканчивалось обычно карцером. Он почувствовал чью-то властную руку, зона была для него не в новинку, и потому пытался выяснить, откуда в его сторону дует неласковый ветер. Природное упрямство распаляло его, он не гнулся, подобно многим, и дело шло к поножовщике. И когда в один из вечеров у него снова «нечаянно» выбили в столовой миску с супом, он, не раздумывая, ударил обидчика.

В столовой, по тюремным законам, не дерутся, иначе в карцере не хватит места для «желающих». А потому со стороны дружков потерпевшего последовало вежливое приглашение прогуляться за барак, на «правилку», то есть воровской суд, на что Юсуп быстро согласился.

Всю эту историю пора было подводить к логическому завершению, так как Лехе шепнули: Юсуп прихватил с собой заранее пронесенный в зону штырь. Когда в назначенное время Крест вывернулся из-за угла барака, Юсуп уже крутился на месте, а над ним грудились несколько человек. Пинали его больно, но не в уязвимые места, чтобы сильно не покалечить. Точно исполняли Лехины наставления.

Крест явился Христом-спасителем, «разогнал» обидчиков и предотвратил намеченную «расправу». Он же помог Юсупу дойти до места и подняться на нары. В последующем покровительство Лехи ограждало Юсупа от всяких нападок, его назначали на легкие работы, в столовой подносили еду.