Беглая книга

Кто и зачем кощунственно поместил сюда Книгу, чтобы таким непристойным образом опозорить ее? Сомнений не было, кто-то решил над нею надругаться, ведь судя по ее виду, она предназначалась явно не для чтения. Я вознегодовал и решил пренебречь телесной чистотою ради чистоты духовной. Я бережно обнял книгу и вынес ее из позорного заточения на свет Божий. Бредя по саду, я рассматривал свою находку. Увы! Жители Керзервенн оставили лишь десяток нетронутых страниц, остальные же были порваны и использованы. Я был сокрушен.

Когда я вошел в залу, кузен заметил перемену в моем лице. Он спросил, что со мной произошло, и предположил, что слишком жирная свинина успела навредить моему желудку. Я уверил его в том, что здоровье мое безупречно и выложил на стол найденную мною изуродованную книгу. Кузен мой поморщился и попросил убрать "это" со стола подальше, так как от "этого" прескверно пахнет отхожим местом, а жена его, в нынешнем ее положении, не переносит подобные запахи. Я потребовал объяснений относительно книги. Кузен пожал плечами, назвал меня попом-мракобесом (ты же знаешь, что он сам ни во что не верит), и обещал рассказать историю этой книги с условием, что я немедленно уберу ее со стола.

Я бережно убрал со стола поруганную Книгу и отнес ее к себе наверх в комнату, которую мне отвели. Спустившись вниз по старой скрипучей лестнице, которая готова была рухнуть подо мною, хотя я не считаю себя излишне тучным, я застал супругов за каким-то оживленным спором, который прервался тут же, как только я оказался подле них. Кузен выглядел взволнованным и раздраженным.

– Помолчи, Маргарита, – сказал он отрывисто, и обратился ко мне: – Моя жена просто помешана на всех этих поповских историях. Как и обещал, я расскажу Вам про эту книжицу.Я думаю, что Вам, дорогой мой кузен, как и всем, кто занимается нашими скромными и никому не нужными нижнебретонскими рукописями, известно имя Жана Юэльвана.

– Разумеется, – отвечал я, – Он был священником в Брие с 1679 по 1684 год…

– Хорош священник! – перебил меня мой собеседник, – До того, как он принял сан, успел побывать и моряком и мушкетером, и, наверное, много пролил крови человеческой, прежде чем заделаться спасителем душ. Я-то знаю, в семье до сих пор о нем много чего рассказывают.

– В семье? А разве он нам родственник? – удивился я.

Нам – нет, – сухо отвечал мне кузен, – а вот Маргарита (так звали его красавицу-жену) состоит с ним в дальнем родстве.

Тут мой кузен пустился к такие генеалогические изыски, которые утомили бы тебя, возьмись я их пересказывать. У нас в Бретани почти все друг другу родственники: издавна в семьях рождалось помногу детей, пятнадцать, а то и двадцать потомков – и в наши дни не редкость. Боюсь, что твои парижские приятельницы, которые всеми силами противятся воле Божьей и природе человеческой, дабы произвести на свет как можно меньше отпрысков, пришли бы в ужас, узнав о нашем бретонском чадолюбии. Следовательно, когда люди женятся между собой, то у каждого в придачу к нескольким десяткам собственных родственников, прибавляется еще столько же со стороны супруга или супруги. Поэтому родство Маргариты с Жаном Юэльваном меня ничуть не удивило.

Закончив свой рассказ о родственниках, кузен продолжал:

– Думаю, что тебе известно, что Жан Юэльван, в точности как и ты, был помешан на старинных бретонских рукописях. Больше того, она сам считал себя литератором и не поленился написать тринадцать томов какой-то галиматьи. Он так любил изводить чернила и бумагу, что сделал несколько списков перевода Библии на нижнебретонское наречие.

Сердце мое учащенно забилось. Я всегда волнуюсь, когда нападаю на след какой-нибудь новой рукописи. А такое сокровище, как Святое Писание на нашем родном языке, я давно мечтал найти. Я знал, что кто-то когда-то создал такой перевод, частью в стихах, а частью в прозе. В семнадцатом столетии наши священники предлагали даже ввести богослужение на родном для их народа языке – почему мы должны отдаляться от своих же прихожан, которые клюют носом во время мессы только потому, что ничего не понимают из нашей латыни? Почему Святое Писание доступно лишь тем, кто умеет читать по-латински? Прав был Жан Юэльван – надо было дать крестьянину в его заскорузлые руки такую Библию, которую, даже будучи полуграмотным, он мог бы прочесть и пропустить через сердце. Но в то время, как ты знаешь, делами церковной реформы ведали Иезуиты, и многие из них – увы! – вместо того, чтобы дать народу возможность потянуться к религии, подобно школьным учителям, вбивали в их головы свою доктрину, пытаясь таким образом "просветить их". Они запретили издавать Библию на нашем родном наречии, назвав ее еретической. Я давным-давно искал человека, который смог бы навести меня на след запрещенной Библии и вот, кажется, нашел…

– Та самая пропахшая отхожим местом книжка, которую ты изволил положить на стол, и есть один из тех списков…

– Один из списков? Это значит, их было несколько? – я не верил своим ушам. Это означало, что где-то, возможно, есть целая рукопись, не разорванная на части.

– Да, отец Маргариты говорил, что их было пять. Одну из них он оставил здесь, ту самую, которую я решил использовать в хозяйстве. А где другие – не знаю.

– Знает ли об этом отец Маргариты? – спросил я и только тут заметил, что молодая жена моего кузена сидит сгорбившись и закрыв лицо руками. Вероятно, ей было очень стыдно. Как и большинство бретонок, она была с детства набожна и вряд ли одобряла поведение супруга, который вел себя не лучше, чем дикарь-язычник, с той лишь разницей, что, в отличие от дикарей, он ведал, что творил. Мне стало жаль молодую женщину, и я решил завершить разговор, однако сделал это весьма неловко:

– Маргарита, а могу ли я переговорить с твоим отцом по поводу этих списков?

Красавица еще больше покраснела, и покачала головой:

– Нет, господин Пеллетье, это невозможно. Батюшка умер год тому назад, да простит ему Господь все его прегрешения.

Было уже поздно и ни у меня, ни у моих гостеприимных хозяев не было желания продолжать беседу. Было уже темно; служанка со свечой в руке проводила меня на верх, в комнату которую отвели мне для ночлега. Запах в ней стоял пренеприятный, извлеченная мною рукопись успела распространить зловоние по всей маленькой и душной комнатке. Впрочем, погода стояла не очень холодная и я приоткрыл окно. Струйка свежего воздуха ворвалась в комнату и погасила свечу. Раздеваться мне пришлось в кромешной темноте.

Перед сном я помолился и попросил Господа простить моему родственнику все его прегрешения, и даже его неверие, которое, по моему мнению, было лишь следствием скудности его ума. Кровать в комнате была старинная, с резными дверцами, которые я закрыл, чтобы укрыться от сквозняка. Перина (или что это было?) пахла прелью и мышами, я долго ворочался и никак не мог заснуть. Как только дрема слегка затуманила мой разум, я услышал, как поскрипывают половицы. Кто-то крался к моей двери, стараясь ступать легко и незаметно, но любое движение в этом старом жилище сопровождалось такими жалобными звуками, какие только может издавать старое измученное дерево. Шаги то прекращались, то удалялись, то снова приближались, казалось, что кто-то бродит возле моей двери, но не решается войти. Ты знаешь, мой друг, я человек отнюдь не суеверный, но долгая дорога и переживания утомили меня настолько, что мне стало не по себе. Ты, наверное, смеешься, читая мое послание, но представь себе: ты лежишь в полной темноте и не видишь даже кончика своего носа; за окном завывает ветер, гонит по темному небу невидимые облака; изредка раздается крик совы и другие ночные звуки… И эти шаги, непонятно кому принадлежащие, и этот скрип, который пытаются скрыть, и медленно-медленно открывающаяся дверь, которая издает жуткий стон – всего этого достаточно, чтобы напугать и самого смелого человека.

Ты знаешь, я не верю в призраки и привидения, о которых так любят рассказывать в бретонским деревнях. Поэтому, когда я увидел, как, прикрывая свечу ладонью, в комнату плавно вошел силуэт, одетый в ниспадающие белые одежды, я сразу понял, что это никто иной как жена моего кузена – безбожника. Но зачем она явилась сюда, босая, полунагая, в одном ночном платье и наброшенной на плечи шали, с распущенными волосами подобно колдунье Жанедиг из нижнебретонских баллад?