Каинова печать

«Почему я вспомнила эту песню? – спрашивала себя Лидия. И отвечала самой себе: Потому что я схожу с ума. Или всегда была сумасшедшая. Ведь я не такая, как все. Возле меня (из-за меня?) погибают люди, которых я люблю или должна бы любить – например, мама, которую я никогда не видела… Может, и мне стоит убить какого-нибудь злодея, и это избавит меня… От чего? Чем я виновата? Неужели правду говорят верующие, что мы можем страдать за грехи наших предков? Что тогда натворили предки мои? Кажется, дедушка с бабушкой были очень верующими. Вообще, глупость какая… Убить злодея… А как? И где его взять? Дать объявление в газету: ищу злодея… Или нет, лучше так: если вам нужен киллер, симпатичная образованная женщина предложит свои услуги… бесплатно. Правда, оружия у нее нет и стрелять она не умеет. Что это? Кажется, юмор, на который она, в общем-то, мало способна. А если черный юмор – так пожалуйста? И что интересно, ее отец – если это действительно ее отец – годится на роль злодея? Ей стоит его просто полюбить – и все… Не то, такие убийства уже были. А вдруг правда он бес, если ее, родную внучку, бабушка называла бесовским отродьем? Убить беса? Нет, пойти к психиатру. Но перед этим узнать, что же все-таки случилось с Зойкой.

Только как? Господи, хоть бы она не поменяла фамилию, тогда через адресное бюро. Отчества не помню, вот плохо… Но район знаю, Зойка называла – Зареченский. Уже хорошо…»

На перроне Лидия стояла, растерянно оглядываясь вокруг, словно не понимая, зачем она здесь и куда первым делом направить стопы свои. Увидела своего ночного спутника, что курил с ней в тамбуре. Тот шел уверенным шагом, видно, что местный, и выглядел посвежевшим – успел все-таки отоспаться. Решилась, окликнула:

– Молодой человек! Вы не подскажете, где адресное бюро?

– С удовольствием! – улыбнулся Дмитрий. Улыбка была хорошей, да и весь он прямо светился доброжелательностью и, казалось, даже обрадовался просьбе. – Идемте, я вас провожу. Там рядом газетный киоск, я как раз прессу свежую хочу посмотреть.

Киоск действительно был рядом, и пока Лидии искали адрес Зойки, мужчина успел отложить приличную стопку газет. Увидев, что она уже уходит, приветливо помахал ей рукой. Лидия ответила благодарной улыбкой. А когда она скрылась за углом, Дмитрий поспешил к адресному бюро. Показал удостоверение, попросил сказать, кого она разыскивала. Зачем ему это понадобилось, он пока и сам не знал.

Виктор Иванович какое-то время был еще в сознании. Он даже услышал чьи-то шаги в коридоре. Возможно, это возвращается убийца. Сейчас пощупает пульс, поймет, что я живой и… Нет, добивать не будет, будет спасать. Опомнится. Вызовет «скорую». Но шаги затихли, а перед глазами появилось какое-то марево, розовый туман. А может, это сгущались сумерки. Потом показалось, что кто-то наклонился над ним. Ага, это его конь, его верный конь сошел с холста. Как кстати… Виктор Иванович хотел сказать ему что-нибудь ласковое, но не смог и попробовал хотя бы улыбнуться. Конь ответил ему печальным взглядом, наклонился еще ниже и стал облизывать горячим красным языком. Странно. Разве лошади могут так вылизывать лицо, руки, грудь? Как собака… Но боль стихала, тело обволакивало теплом. «Ты подними меня, унеси отсюда» – мысленно попросил Виктор Иванович коня, и тот понял его, но покачал головой. «Ты забыл? У меня перебито крыло. И сломан хребет, ты же знаешь… Ведь ты должен был создать меня сильным и гордым».

– Прости меня, – прошептал художник. – Прости… Я не смог этого сделать, потому что ты – мой автопортрет…

Дмитрий уже был у двери, когда раздался телефонный звонок. Положив трубку, сказал Марусе:

– Ну, сегодня денек предстоит… Убит художник Графов, прямо у себя в мастерской.

– Господи! Кому он был нужен, – была первая реакция Маруси.

– Пока! – Митя поцеловал жену. – Созвонимся. – И добавил: – Если получится…

Они никогда не задавали ненужных вопросов: когда вернешься, насколько уходишь. Оба были профи и с уважением относились к работе друг друга.

– В общем, так…

Подполковник Овсянников, начальник отдела, как всегда, ходил по кабинету и этим вечно создавал проблему для подчиненных: сидеть в присутствии начальства было не положено. Поэтому, расхаживая, время от времени подполковник повторял: «А ты сиди, сиди и слушай», даже если сидевший, в данном случае капитан Дмитрий Прозоров, и не думал подниматься. А еще он любил повторять: главное, смотри в корень, за что и приобрел себе прозвище Корень.

– Художник – личность известная, тут юбилей его намечался, так что дело будет громкое. Журналюги… – Начальник чуть запнулся, вспомнив, видимо, что жена у капитана как раз и есть «журналюга», но тем не менее закончил фразу: – …набегут, шум поднимут. Короче, эксперт ждет в машине, бери с собой Николая Артемова, впрочем, он уже в машине. А там – гляди в корень…

– Кто сообщил? – уже на пороге спросил Дмитрий.

– Уборщица. У него, видишь ли, персональная уборщица в мастерской.

Этот, казалось бы, незначительный факт очень рассердил начальника, он даже подошел к урне, полной окурков, и пнул ее ногой. Уже неделю назад из-за маленького оклада уволилась уборщица, а новую не нашли.

– Артемова твоего просил вчера прибрать, самый молодой, не развалился бы, скажи ему…

Что сказать, Дмитрий уже не слышал. Скорее всего, что-нибудь вроде «твою мать!»… А сам подумал: «Ну вот, может, и уборщица художника им пригодится, безработная осталась».

Мастерская Графова была обычной трехкомнатной квартирой. Первая комната и обставлена по-жилому: диван, на котором, съежившись, сидела женщина, видимо, уборщица, маленький столик, два пуфика, какие-то шкафчики, встроенные в стену, ковер на полу. Следующая, довольно большая и светлая, – собственно, мастерская. Часть картин была развешена, другие стояли на полу одна за другой, прислоненные к стенам. Мольберт с натянутым холстом стоял у окна, а напротив, у другого окна, письменный стол и кресло. Вот у этого-то стола, на светлом ковре, залитом кровью, и лежал в неудобной позе, на боку, поджав под себя ноги, мертвый художник. Кровь была и на столе, и на кресле, в котором скорее всего его убили. Он то ли сполз сам, то ли просто свалился на пол.

Началась обыденная работа. Щелкал фотоаппарат, судмедэксперт Борис диктовал Николаю размер и количество колотых ран. Дмитрий вернулся в первую комнату, подсел к женщине. «Какое неприятное лицо», – отметил про себя и негромко, мягко, произнес:

– Ну, давайте знакомиться. Вы, видимо, и есть уборщица, которая много лет проработала у Виктора Ивановича. Как вас зовут?

– Геля. Гелия Петровна.

Голос у нее был низкий, мужской. Руки дрожали так заметно, что она обхватила ладонями колени, чтобы сдержать дрожь.

«Да, в быту художник явно не был эстетом», – подумал капитан и непринужденно улыбнулся Геле:

– Какое странное имя… Особенно в сочетании с отчеством. Правда ведь? Вам, наверное, не раз это говорили…

– Отец был химиком, знаете, таким, помешанным на науке. Сына ждал, чтоб назвать его Гелием. Когда дочка родилась, от своего не отступился. А на руки мои не смотрите, это не от волнения, хотя я, конечно, волнуюсь. У меня щитовидная железа больная, базедова болезнь. – Усмехнулась: – Да вы сами догадались, наверное… Тут уж не скроешь, на лице все написано. Руки у меня всегда дрожат и потеют. Вот… – показала ладони, действительно влажные.

Капитан был доволен, что выбрал нужный тон, не стал торопиться.

– Геля! Кстати, можно без отчества? Ну и хорошо. Вам работать не трудно было? Все же помещение большое…

– Трудно. Я знаю, что плохо работала, хотя старалась. Виктор Иванович меня жалел, поэтому держал. У меня сын инвалид от рождения и сама я, видите…

– Он был таким добрым человеком?

Уловил, уловил капитан минутное колебание, тень, пробежавшую по лицу при слове «добрый», но ответ последовал:

– Да, очень добрым. Для меня настоящий благодетель. Я бы без него пропала, теперь вот и пропаду, наверное…