Тарантул

- Что это? - успел спросить.

- Дурачок, ты мой первый и единственный, - и затянула меня, как штормовая океанская волна бесстрашного пловца.

Не помню, когда уснул и спал спокойным, без сновидений сном. Потом проснулся, будто от толчка. Девушка и мой сын в ней спали калачиком. Я укрыл их ватным стареньким одеялом и пошлепал на кухню пить воду. Там за столом, где я раньше сидел, находился... Сашка Серов, зябко кутающийся в серебристую фольгу.

- Привет, Леха, - проговорил он. - Холодно у вас тут.

- Тепло, Саныч, - пожал плечами. - Наверно, промерз в этом проклятом озерце... на всю оставшуюся жизнь... Зачем ты это сделал?

- Что именно?

- Ушел от нас.

- Алеха, я же говорил: времена такие... Нет поэтам места под солнцем... Зачем тогда жить в этой жизни?

- Есть другая, Сашка?

- Есть, Алеха. Есть, это нельзя объяснить словами. Даже мой красный слог бессилен - скажу одно: там никто никого не убивает, там нет боли и крови, нет печали и страха. Там все другое.

- Рай?

- Это не рай, Алешка, это другая жизнь. Другая вечность, где нет этих коконов, - передернул плечами и фольга издала отвратительный металлический звук. - Там есть счастливые дети... Кстати, хочу тебя поблагодарить за помощь Антонио и сыну.

- Ты о чем? - удивился я.

- Ты Ваньку видел?

- Видел... - И наконец понял. - Твой сын?.. Ах ты, сукин кот!.. Как же так, Саныч?.. Погоди-погоди... А как же дальнобойщик?

- А ты его видел?

- Не-е-ет.

- Какие могут быть вопросы?

- Тогда почему ушел?

- Алеха, у тебя здесь своя война, у меня своя... была... - И вспомнил. - Почему я здесь?

- Почему?

- Помочь хочу... по силе своих возможностей... как ты пытался мне помочь... на озере... Помнишь?

- Мне бы не помнить?

- Добрый мой совет - вспомни мою веселую свадебку с Анджелой, которая так и не состоялась.

- Было смешно, - согласился. - Я тогда так ужрался шампанским.

- А некоторым было не до смеха.

- Ты про Анджелу?

- Она - пустое, ты её не трогай. Подумай кому этот, прости, альянс, мог принести выгоду?

- Что? Неужто папа жениха и папа невесты?

- Конечно. Тогда вся эта "А" сколачивалось...

- "А" - Анджела - ну, разумеется?! - вскричал я. - Все так просто.

- Проникнуть туда невозможно, - предупредил Сашка. - Но Чеченец тебе поможет... Ты его слушайся и помни, что только кислород может истребить всю эту смердящую клоаку.

- Кислород? - переспросил я. - Какой кислород?

- Чеченец знает, ты положись на него, - повторил мой друг. - И последнее: загляни в старый клоповник.

- Куда?

- В мою квартирку.

- И что там?

- Кто, а больше сказать не могу, извини, - развел руками и с его плеч... фольга... с металлическим боем...

И я проснулся. За пасмурным утренним окном по-прежнему сутяжничала погода. Громыхнуло из кухни - Летты рядом не было, от неё остался лишь вмятый отпечаток на постели. Я хотел пойти проверить, что за громкие дела свершаются без меня, но явилась она, девочка из лета.

- Ой, прости, пожалуйста, Леша, - присела, виноватая. - Там бабулька заладилась с оладушками... Ты любишь оладушки?

- Обожаю. И тебя тоже, - хотел притянуть к себе.

- Нет-нет, Алешенька, пора на дежурство.

- Какое дежурство? - притворно возмутился. - У брюхатой на седьмом... часу.

- Алеша! - чмокнула в щеку. - Пошли лучше познакомлю с бабушкой.

- И она меня огреет сковородой?

- А зачем её утруждать, - смеялась. - Я могу сама.

Бабушка Аннушка Петровна оказалась маленькой и сухенькой, похожей на доброго лесовичка. Я был представлен как жених. Лопая горячие оладушки, делал страшные глаза: меня без меня женили?

Потом пришло время Летте уходить. Ты когда уезжаешь, спросила. Я ответил: ближе к вечеру. Как жаль, что у нас так много работы, вздохнула. Еще будет больше, успокоил её. Ты береги себя, Алеша. А ты себя и его, Летта. Хорошо. Хорошо. Прощай. Прощай.

И она ушла, эта странная, бесстрашная и верная новая женщина. В окно видел, как она скользит по мокрой наледи, как оглядывается у калитки, как отмахивает легкой рукой: пока-пока!.. И все ушла, оставив запах лета и надежды на лучшее.

Конечно, я мог остаться в этом хлебосольном теремочке и жить, и любить, и растить своих детей. И таких, как я, тысячи и тысячи, миллионы и миллионы. Но дело в том, что не дают, ни жить, ни любить, ни растить детей. Такое впечатление, что существует заговор скурлатаев, цель которых одна: сделать из великой и самой богатой по природным ресурсам страны полуколониальную глухомань с ядерными стратегическими ракетами, но бананы на каждом углу ещё не есть свобода и независимость для "дорогих россиян". Есть ещё такое понятие как национальная гордость. А жить в колонии... Простите-простите...

Да, и не хочу я, чтобы мой сын Алешка или моя дочь Ю, если им суждено выклюнуться в этот мир, плясали под мотивчик модной песенки вокруг новогодней елочке, припорошенной смертоносным наркотическим снежком.

Между тем бабушка Аннушка Петровна, узрев мужицкую силу, решила использовать её в мирных целях для хозяйственных нужд. Я наколол в сараюшке дров на три зимы вперед, очистил дворик от снежной окрошки, маскируясь плащ-палаткой под дачника, заполнил бочку в сенцах водой. И в конце концов понял, что пора бежать из терем-теремка без оглядки. Шучу, конечно, однако вжимать гашетку и курок боевого оружия куда проще.

Потом был прекрасный обед: борщок с бараниной, пирожок с грибами и фруктовый кисель. Кушай-кушай, сынок, наговаривала Аннушка Петровна. Тебе надобны силенки для жизни... Хучь, что это за еда-пища. Во-о-на я в обкомской столовки... Ой, чегось токо тама не было... Почки в мадере, московская соляночка с осетринкой... Скобленочка на сковородочке... Телятинка с салатом... Семга высокая - из волжьих... поросеночек холодный... Коммунизьм, сыночек... Коммунизм, соглашался, для некоторых членов общества. Вы бы, бабушка, отдохнули... Отдохну-отдохну, и ты тож... Намаялся небось. Спасибо тебе. И вам спасибо, без поросеночка холодного, но как в коммунизме... Ой, бедовый хлопчик, смеялась Аннушка Петровна.

Вернувшись в комнатку Летты, плюхнулся на кровать, застланную стеганным ватным одеяльцем. Уставился на бревенчатый потолок. Вот и все. Через два часа в поход. Куда и зачем? Нужна ли моя жертва этому миру? Остаться и забыться, и делать вид, как все, что ничего страшного не происходит. Развести руками: такие времена, я один - я ничего не могу. Как тут не вспомнить сценку, когда мы топали по школьным подмосткам всем классом и орали: я один - я ничего не могу! Я один! Я ничего не могу! Я! Один! Я! Ничего! Не могу!