Этрусская сеть

Мэр сказал:

– Может быть, это потому, что вы не знали его до кончины жены? Такое может серьезно изменить человека. В каждом таятся два «я», и иногда такая трагедия выносит на поверхность одно из них – и, может быть, надолго.

Элизабет начала собирать пустые чашки. Отец её удивленно вытаращил глаза. Обычно это оставляли Энтони, помогавшему в кухне. Когда за ней закрылась дверь, сказал:

– В людских характерах постоянного мало, синьор мэр.

– Вы читаете д Аннунцио, – заметил мэр. – Он тоже утверждал, что в жизни нет ничего вечного, только смерть.

– Один мой дедушка в 1890 году повернулся лицом к стене и никогда уже больше не улыбнулся, – сказала мисс Плант.

– А почему он так сделал?

– Подробностей я уже не помню, – сказала мисс Плант, – это как-то было связано с крикетом.

Лейтенант Лупо прочитал донесение, которое держал в руке. Удовольствия оно ему не доставило.

«К рапорту от понедельника, принятого в 21. 15, относительно двух мужчин, прибывших на Главный вокзал. Во всех отелях и пансионах произведена проверка и контроль всех прибывших. Лиц, соответствующих указанным приметам, не обнаружено.

Считаю возможным обратить ваше внимание, что в тот же вечер отправлялись поезда в Болонью, Милан, Фаэнцу и Ароццо, не считая поездов обратно в Рим. Скорее всего, оба вышеупомянутых лица прибыли во Флоренцию для какой-то встречи и по её окончании продолжили свой путь».

Лейтенант Лупо ещё раз внимательно прочитал рапорт. Потом зачеркнул «скорее всего» и поставил «возможно». Это не так обязывающе. Теперь предстояло решить, что дальше. На полу у его стола была большая папка с надписью «Разное».

Лейтенант решил, что там рапорту самое место. Аккуратно вложил его туда и вернул папку на полку.

6. Четверг, вечер: У Зеччи

Подобно животным, которые, перебравшись в чужие края, быстро протаптывают собственную тропу к воде, устанавливают время еды, водопоя и определяют охотничьи угодья и места отдыха, руководствуясь отчасти инстинктом, отчасти опытом, оба приезжих приспособились к жизни во Флоренции, установили режим места и времени.

Поселившись в пансионе «Друзилла», вставали они поздно, заботливо занимались своим туалетом, не жалея масла для волос, лосьона после бритья и одеколона.

Одевшись и причесавшись, неторопливо шли в кафе у Понте Веккьо, где пили аперитив, а оттуда в другое кафе, где обедали. Потом отдыхали. В сумерках поднимались снова, и снова столь же заботливо занимались своей внешностью – бриться им приходилось дважды в день. Потом отправлялись в ресторан, где пили и ужинали допоздна. Перед ужином здоровяк скупал все газеты, которые были под руками, раскладывал на столе и подчеркивал текущие курсы на римской бирже, иногда их даже комментировал. Напарник тем временем изучал результаты скачек.

Их программа после ужина зависела от того, была ли назначена встреча с Марией или Диндони в кафе на Виа Торта, или были они свободны и могли поразвлечься.

У обоих уже были подружки. Выбрали они их из тех, что были в наличии в борделе на Виа Сантиссима Чара, который посетили сразу после приезда в Флоренцию. С их сутенером возникли разногласия о комиссионных, и произошел скандал. Одному из приезжих это не понравилось. Выйдя на улицу, где стоял новенький «Фиат 1200», принадлежавший сутенеру, он пинком открыл капот и перочинным ножом перерезал все шесть проводов, ведущих к свечам. Когда разъяренный хозяин хотел на него броситься, тот одним ударом выбил ему коленную чашечку, а когда альфонс упал, корчась от боли на тротуаре, присел возле него и неторопливо и отчетливо, словно разговаривая с ребенком, сказал:

– Машину можно починить, человека – нет. Капито? Понял?

И все было решено.

Когда небо начинало светлеть, мужчины возвращались в пансион, потихоньку и порознь, потому что у обоих были ключи от черного хода, и засыпали, когда Флоренция начинала пробуждаться.

Этим вечером в четверг они пришли в кафе на Виа Торта около одиннадцати.

Оказалось, что Диндони ещё нет. Сев за стол, они начали ждать.

Около получаса назад по Виа Торта шла Тина. Она провела вечер в гостях у дяди, жившего неподалеку от Римских ворот, племянники и племянницы пошли её провожать и простились с ней на углу, откуда было рукой подать до её переулка.

У тротуара стояла спортивная машина с поднятым тентом. Когда Тина шла мимо, дверца открылась и кто-то сказал:

– Привет, Тина!

– Добрый вечер, – ответила Тина, – и доброй ночи!

– Подожди, так не разговаривают со старыми друзьями! – сказал Меркурио. – Я жду тебя здесь целый час.

– Значит тебе нечего делать, вот и все.

– И да, и нет. Но я кое-что знаю, что может тебя заинтересовать.

– Сомневаюсь.

– Касается это не тебя, а твоего отца.

– Да? Тогда говори, только побыстрее.

– Ничего я тебе не скажу, пока не подойдешь ближе. Садись сюда, не бойся, никуда я тебя не увезу.

– Только попробуй, – сказала Тина. – Я тебе руль выверну и так и въеду твоей колымагою в стену.

– Верю, верю. Тогда тем более нечего бояться, иди садись, поговорим спокойно. – Он распахнул другую дверцу, и Тина, поколебавшись, села рядом с водителем.

Меркурио остался за рулем.

– Теперь ты своего добился, говори.

Меркурио, барабанивший пальцами по рулю, нервничал ещё больше, чем она. Наконец сказал:

– Твой отец несколько последних лет работал на моего. Как резчик и реставратор.

– Синьор профессор был к нему очень добр, – подтвердила Тина. – И к тебе тоже, насколько я слышала.

– Да, сердце у него доброе, – признал Меркурио, – но все имеет свои границы.

Неделю назад, когда твой отец занимался прекрасной этрусской чашей – кратером, которая нуждалась в починке, упустил её и она разбилась, да так, что теперь восстановить её невозможно. А потом он резал прекрасный кусок алебастра, резец соскочил и алебастр треснул, и теперь тоже ни на что не годен. Отец твой не виноват, это ясно. Но ясно и то, что глаза и рука у него уже не те.

– Зачем ты это мне говоришь? И какое тебе до этого дело?

– Бруно меня любит. Слушает меня, уважает мое мнение. Если я приду к нему и скажу, что Мило Зеччи работал на него многие годы, работал хорошо, и заслужил того, чтобы теперь выплачивать ему пенсию на уровне его бывшего заработка – он бы признал, что я прав, и согласился.

Тина подумала, что как ни странно, ситуацией владеет она. Сказала:

– Ты верно рассуждаешь. Я уже давно вижу, что отцу не по себе. Ему нужно бы бросить работу и отдохнуть.

– Я об этом и говорю.

– И ты мог бы это устроить?

– Наверняка.

– И что ты за это хочешь?

Меркурио повернулся к ней, не пытаясь придвинуться. Голос его зазвучал почти просительно.

– Я хотел бы как-нибудь вечером пойти куда-нибудь с тобой.

– Куда?

– В кино. В ресторан, поужинать, потанцевать. Куда захочешь.

– А чем это кино, или ужин, или что-то кончится? – В её голосе ясно звучала ирония.

– Я отвезу тебя обратно.

– Куда?

– Домой, куда же еще.

– Рассчитываешь ли ты, что мы займемся любовью?

– Если ты этого захочешь, – покорно согласился Меркурио.

Тина расхохоталась.

– Если ты этого захочешь… – наконец выговорила она. – Вот это здорово! Я ещё не слышала, чтобы девушке принадлежало решающее слово. Просто необычайно здорово! – Выходя из машины, она ещё смеялась. – Я об этом подумаю, уважаемый синьор Меркурио!

Услышав, как за её спиной рванула с места машина, она снова тихонько рассмеялась.

Дома скандал был в разгаре. Тина попыталась ускользнуть, но мать повелительным жестом призвала её обратно.

– Может быть тебе удастся уговорить отца взяться за ум! Попытайся!

– Если он тебя не слушает, то меня тем более.

– А ты попробуй! Может быть и справимся общими усилиями. Он просто зациклился на двух мыслях. Во-первых, ему ужасно хочется, чтобы синьор Брук помог ему советом.