Современный чехословацкий детектив (сборник)

— Но я-то в это время был уже в Боровце.

— В самом деле?

— И кроме того, она меня не знала. Разве поехала бы с чужим человеком?

— Скажи ей этот человек, что провел полдня с ее внуком, — вполне возможно, — изрек поручик. У него все было продумано.

Случившееся не укладывалось в моей голове. Мозг мой работал туго, со скрипом и все же подсказал мне верный ответ.

— Но ведь я не знал ее! Как я мог ее узнать, если в жизни не видел!

— Видели. На фотографии, что стоит у них дома в комнате.

Я поставил стакан на стол.

— Но ведь в этот дом я вошел только в половине девятого. В первый раз мы с Лукашем сидели на крылечке.

— Так говорите вы.

— Я… и Лукаш, Спросите у него. Господи! Да в чем вы хотите меня убедить? Что я отвез ее в Боровец, утопил в этой луже, а потом преспокойно пошел к ее внуку и… — Кровь ударила мне в голову, в глазах потемнело. Махнув рукой, я отвернулся.

— Никто ее не утопил, — услышал я спокойный, ровный голос. — Она была застрелена. Из того же оружия, что и Эзехиаш, и тем же способом. С близкого расстояния в голову.

— Так ведь это… это ведь… — Сделав усилие, я овладел собой. — Вы нашли пистолет? В болоте?

— Вот то-то и оно, что не нашли, — сообщил поручик. — Пока еще ищем.

— Где? У меня? — спросил я с судорожной улыбкой. — Скажите почему? Потому что в ту ночь я случайно оказался в Боровце? Но инженер Дрозд тоже был там!

— Не только потому, — перебил меня поручик. — В вашем тайнике под лестницей лежало огнестрельное оружие. В пятницу утром я его уже не нашел, но по образцу почвы, которую тогда взял, в лаборатории определили это безошибочно.

В моей голове вдруг щелкнул выключатель, о котором я и не подозревал. Я сник.

— Как же это… что же это значит? — беспомощно воззрился я на поручика.

— А ничего. Этого оружия у вас, разумеется, нет?

— Нет.

— И куда оно девалось, вы не знаете?

— Не знаю. Вот разве…

— Что?

— Ничего. — Я закрыл глаза. — У меня от всего этого голова идет кругом. Погодите, соберусь с мыслями. *

— И тогда поделитесь со мной своими соображениями? — вкрадчиво протянул поручик. — Или позволите мне это сделать самому?

— Ума не приложу, что и сказать! — в отчаянии воскликнул я. — Ничего не понимаю!

— Может, до утра надумаете, — предложил он мне выход.

— Может, — с облегчением согласился я. И поднялся со стула.

— Куда же вы пойдете? — вид у поручика был заботливый. — Ночь… темно… вы устали… — Вынув из ящика бумагу, он заглянул в нее.

— Вы… вы меня арестовываете? — недоверчиво спросил я.

Поручик Павровский поднял голову.

— Что? Ни в коем разе! Поспите здесь, а завтра мы снова побеседуем. Это называется предварительное или охранное заключение. Выбирайте, что нравится. Пожалуйста, вот разрешение прокурора. — Он протянул мне бумагу.

Я не взял ее.

— Вы что же, действительно думаете, что их обоих убил я? Зачем? Назовите хотя бы одну-единственную причину, тогда, может, я и сам поверю, что стал убийцей.

— Если б я ее знал, то беседовал бы тут с вами иначе, — сдержанно ответил поручик. — А пока вы важный свидетель, который, возможно, и сам не подозревает, что он знает. А тем временем вяжетесь к людям, путаете карты, мешаете следствию. Вдруг еще с вами что-нибудь случится! — Он встал, открыл двери в коридор и подал кому-то знак.

Ярость от бессилия и унижения? Страх перед будущим? Хаос мыслей? Клаустрофобия? Перепады в настроении — от глубокой безнадежности до жажды мщения за несправедливость и обиду, нанесенные мне? Ничего подобного. Единственное, всезаглушающее чувство было чисто физическим. Жестокая боль в спине — это мой в двух местах сломанный позвоночник напоминал, что нужно беречься, не ездить в машине и спать на твердом. Последнее, благодаря заботам поручика Павровского, я мог сделать не откладывая. Но уснуть не мог, хотя устал до смерти. Еще один такой денек, и тело откажется мне служить. Где моя прежняя форма, приобретенная за двадцать лет службы в армии?! Перед поручиком я просто бахвалился. Этот его мастер спорта, похожий на туберкулезника, искалечил бы меня одним мизинцем. Старому и неуклюжему младшему вахмистру стоило только дунуть, и я разлетелся бы, как отцветший одуванчик. В руках инженера Дрозда я бы стоил не дороже, чем разбитый стакан, не говоря уж о его девере, который свои наманикюренные пальчики украшает не только перстнями.

Но все держались со мной прилично. И поручик. Разве не намекнул он пару раз, что меня нужно охранять? В моей усталой душе сломленного бойца зазвучал слабенький голосок согласия. Я мог гордиться, что прозвучал он только сегодня. Мне вспомнилась глубокомысленная сентенция моего приятеля Гонзы Сегнала. «Когда-то идеалом чешских девушек был мужчина с оружием в руках, — горько жаловался он по дороге с какого-то фильма о войне, который мы вместе посмотрели. — Сегодня — это автоматическая стиральная машина с двенадцатью программами и мужчина, обходящийся всю жизнь одной программой».

Будь я таким вот современным идеалом, уже четыре дня назад сбежал бы под спасительное крылышко поручика Павровского. Но что же я, собственно, такое? Не военный, не гражданский… А мое имя? Каждый спрашивает, где у меня имя, а где фамилия. Так какая у тебя программа, Петр Мартин? Однажды ты уже был вынужден полностью ее изменить. Куда двинешься, когда тебя отсюда выпустят? Где найдешь пристанище, когда твоя ничтожная, бесполезная жизнь будет клониться к закату? Уподобишься старому Эзехиашу, вернувшемуся домой через тридцать лет?

И вообще, что толкает всех этих стариков, подобно облезшим аистам, через моря возвращаться туда, где они родились? Что это такое — инстинкт, как у птиц? Своих гнезд им ведь уже не найти. Мир, с которым они сталкиваются здесь после всех прожитых лет, им совершенно чужд. Примет он их или отвергнет? Желанным выходом может стать совместная жизнь с немолодой, но еще бойкой женщиной. Что из себя представляла эта супруга одного и невеста другого старого переселенца? Мать женщины, скитающейся по обоим полушариям, бабушка маленького, никому не нужного космополита. Дочь у нее получилась неудачная. Тогда она взяла к себе Лукаша и неплохо о нем заботилась. Может, потому, что хотела возместить то, чего недодала его матери?

Лукаш — мальчишка что надо, во многих отношениях лучше других своих одногодков — любимцев и баловней, но чего-то ему не хватает. Наверное, ощущения прочной связи с кем-то или с чем-то. Я вспомнил, как равнодушно он рассуждал о смерти этих двух стариков, один из которых, был еще жив. А что с мальчиком будет теперь? Я поймал себя на мысли, что это меня волнует куда больше, чем собственная участь.

Ни за остаток ночи, ни за следующие полдня ничего не произошло. Проснулся я точно избитый, в голове был ералаш, как в заброшенном ящике стола. Напрашивался один-единственный выход: все вытряхнуть, перебрать и лишнее выбросить.

В полдень у меня появилось ощущение, что и сам я нахожусь в таком ящике. Разбитая игрушка, припрятанная бережливым поручиком, поскольку выбросить было жалко, а потом о ней позабыли. Но поручик не забыл. В половине второго появился младший лейтенант Густ, чтобы вынуть меня из хранилища и отвезти к моему законному владельцу. Выглядел Густ непроницаемо, говорил лаконично, да и то не со мной. По дороге мы оба молчали: я — покорно, мастер спорта по современному пятиборью — зловеще. Два его выступающих вперед зуба поблескивали, как маленький надежный замочек. Не в моем кармане был спрятан ключ от этого запора.

Поручик Павровский принял меня в том же кабинете, что и вчера. На столе лежала вчерашняя пыль и стояла бутылка минеральной воды. Лицо у поручика было серое, а усики беспокойно подергивались.

— Садитесь, — предложил он. — Ну как выспались?

— Спасибо, хорошо, — благовоспитанно ответил я, присев на краешек стула. — Вы меня вызвали для того, чтобы спросить об этом?