Современный детектив ГДР

Грисбюль терпеливо ждал.

Молодой сотрудник выпрямился на стуле, взял лист бумаги, чтобы вставить в каретку, но Грисбюль дал ему знак не делать этого. Он, Грисбюль, знал, что лучше сейчас не мучить Марана еще и застенчиво-беспомощным стуком пишущей машинки.

3

Доктор Маран был не из тех, кто любит говорить о себе; он отличался скрытностью и не привык ни с кем делиться своими заботами.

Это осложнило допрос. Грисбюлю приходилось все время задавать вопросы; делал он это неохотно, это выглядело так, словно он ставит капканы. Сейчас его интересовала не столько предыстория убийства, сколько ход событий в тот вечер. Когда молодой сотрудник быстрым движением протянул ему наконец листки машинописи, Грисбюль лишь пробежал глазами начало, но дальше стал читать очень внимательно:

«Это было между шестью и семью часами. Точно не помню. Я посетил пациента Бауэра, Тальгеймерский проезд, дом три. Потом я поехал на машине к даче Рихарда Брумеруса. Сперва я медленно проехал мимо нее. Я был почти уверен, что он там. Жена намекнула мне на это накануне. Когда я проезжал мимо, у меня сложилось впечатление, что так оно и есть: жалюзи были подняты. Я проехал довольно далеко. Я хотел еще раз все продумать. Я никого не встретил. Мое решение стало твердым.

Я повернул машину и поехал назад также медленно. С этой стороны дорога делает плавный поворот, прежде чем подходит к даче. Перед этим поворотом я остановил машину. Револьвер я положил в карман куртки еще у себя в кабинете. Позади машины я поставил предупредительный знак. Можно было подумать, что у меня случилась поломка. Это объяснило бы также, почему я иду в город пешком, если бы я с кем-либо встретился.

Так я дошел до калитки. Я удивился, что она только захлопнута. Я ожидал, что она будет заперта, и хотел в этом случае проникнуть на участок с задней стороны.

Я отворил калитку. В этот момент я вдруг разволновался. Может быть, оттого, что так громко заскрежетал гравий. Было мокро. Шел дождь. Возможно, что к этому я не был готов. Я несколько раз оглянулся, не следит ли кто-нибудь за мной. Я никого не обнаружил. Я сошел с дорожки на газон, чтобы Брумерус меня не услышал. Да, я полагал, что он находится в комнате внизу.

Наверняка я этого не знал. Если бы оказалось, что его там нет, я бы, вероятно, проник в дом. Если бы дом оказался заперт, я бы, наверно, позвонил и выстрелил в Брумеруса, как только он открыл бы мне дверь. Это я не продумал заранее.

Окно со стороны дороги не было заперто. Я осторожно подошел к нему. В комнате было уже очень темно, но я увидал Брумеруса. Точно сейчас не помню, но мне кажется, что он сидел за письменным столом. Так оно, вероятно, и было, ведь я еще удивился, что он работает, не выключив радио. Передавали не музыку, говорил мужской голос. Я не помню, что́ он говорил, я был слишком взволнован, чтобы прислушиваться, но, кажется, это был экономический бюллетень или что-то в этом роде. Так мне сейчас представляется.

Я не хотел стрелять через стекло, поэтому я приотворил створку окна. Это не произвело шума, и Брумерус, я думаю, меня не заметил. Но он повернулся и поднялся.

Тут я выстрелил и сразу же побежал прочь. Я не посмотрел, попала ли в него пуля и куда именно попала. Я очень боялся, что меня увидят. Убегая, я тоже несколько раз оглянулся — не следят ли за мной. Я ничего не заметил. Я еще подумал, что из-за шума дождя выстрел не будет далеко слышен. Не помню, что я сделал с револьвером. Наверно, я потерял его; дома у меня его уже не было.

У калитки мне вдруг пришло в голову, что идти нужно медленно, чтобы не возникло никаких подозрений, если на обратном пути к машине меня все-таки кто-нибудь увидит.

Однако я все еще и даже когда сел в машину очень волновался и чувствовал страх. Поэтому я и поехал сперва с чрезвычайно высокой скоростью. Я поехал прямо домой, к жене, и сообщил ей, что произошло».

Читая это, Грисбюль досадовал на неуклюжий, деревянный язык, едва ли способный дать представление о том, что случилось в действительности. Он спрашивал себя, что, собственно, даст следователю такой протокол.

Он решил было читать дальше, но дверь вдруг отворилась. В комнату, стараясь не производить шума, вошел какой-то сотрудник и, подойдя к Биферли, протянул ему листок бумаги.

Биферли, недовольный этим вторжением, взял листок, и сотрудник исчез.

Грисбюль снова углубился бы в протокол, если бы не раздавшийся вдруг возглас Биферли.

— Черт побери! — воскликнул Биферли, и еще раз: — Черт побери!

В устах такого службиста, как он, эти слова прозвучали прямо-таки чудовищно. Казалось, будто какой-то гадкий зверек, вроде крысы, выскользнул у него изо рта, и голубые выпученные стеклянные глаза Биферли тоже сверкнули так, как будто увидели омерзительную крысу.

— Ну знаете!.. — растерянно воскликнул Биферли, осекся и поглядел на Грисбюля с таким видом, словно только тот был способен ему помочь.

За окном клубился туман.

4

Коренастый Гроль шел сквозь туман к своей цели широкими твердыми шагами.

Тощий Метцендорфер следовал сзади вплотную. Он сомневался в том, что поступил правильно, отправившись с комиссаром, вместо того чтобы оказывать сейчас помощь клиенту. С другой стороны, он знал, что присутствовать при допросе ему не полагается, а допрос предстоял, несомненно, долгий и основательный, такова уж манера сотрудников уголовного розыска, хотя, как ему было известно по опыту, протоколы все равно часто изобиловали неточностями, которые могли быть истолкованы в суде в нежелательном смысле. Этого, возможно, удалось бы избежать, если бы он мог, так сказать, проследить за допросом. Одновременно он говорил себе, что хорошо сделал, приняв приглашение Гроля: с самого начала у Метцендорфера было такое чувство, что комиссар вопреки ожиданию способен вникнуть в известные человеческие отношения, и пренебрегать этой его способностью адвокат не хотел. Вообще-то он надеялся, что комиссар начнет говорить. Но Гроль молчал.

Жидкие рыжие волосы Метцендорфера, который никогда не носил головных уборов и терпеть их не мог, стали из-за тумана влажными. Наконец он не выдержал молчания и осторожно спросил, все еще на расстоянии полушага от комиссара:

— Вы действительно считаете, господин Гроль, что мне непременно нужно сходить с вами туда?

Гроль сразу остановился и обернулся к Метцендорферу, на которого ему пришлось теперь взглянуть снизу вверх. Он отчетливо сказал:

— Мало того, господин адвокат! Моя бы воля, я требовал бы от каждого защитника, чтобы он посмотрел, что натворил его клиент. На бумаге все выглядит часто весьма безобидно, и говорить о трупе легко. Но увидеть его, и увидеть, каково это, — тут, знаете ли, точка зрения часто меняется.

Он двинулся дальше, и Метцендорфер услышал его более спокойные объяснения:

— Я сам не знаю, что́ мы увидим, и не хочу делать никаких утверждений, неблагоприятных для доктора Марана. Но именно потому, что вы с ним дружите и так заступаетесь за него и еще будете заступаться, я пожелал, чтобы вы составили себе объективное мнение. А для этого вам и нужно побывать там.

Затем снова наступило молчание. Они почти бесшумно шагали в тумане, который, клубясь, обволакивал их, как обволакивает вода уступающие ее напору, качающиеся побеги водорослей.

Наконец они достигли цели. С улицы видны были лишь смутные очертания дачи, но гравий и сегодня скрежетал поразительно громко. Метцендорфера охватил озноб: здесь вчера вечером крался его друг с пистолетом в кармане.

Сотрудника, дежурившего здесь ночью, сменили; тот, кто прохаживался сейчас вокруг дачи, явно выспался и пребывал в веселом расположении духа. Его любопытство было удовлетворено, и теперь ему не терпелось дать самые обстоятельные ответы на все вопросы.

Но Гроль не задал ему ни одного вопроса, а приказал остаться у двери.