Морской волк

На полу лежал листок бумаги с отпечатком ребристой подошвы явно кроссовочного происхождения. Сквозь оттиск проступал номер Костиного телефона. Позвонили, бросили и наступили. Ублюдки.

Я поднял листок и положил перед собой на стол.

Сколько людей в Питере носят кроссовки? Десятки тысяч? Сотни? Даже если их всех просто перестрелять из автомата, на это уйдет не меньше месяца. Из пистолета — полгода. Хотя если из «стечкина», то побыстрее. А если их ещё и опрашивать — тут не поможет и рота президентов.

Подошва, идущая никуда.

Я отодвинул листок и принялся изучать пепельницу. Три окурка «Кэмел», один с помадой. О чём это говорит? Два из них — мои, я их выкурил утром, когда ждал Ленку. Третий выкурила Ленка между моих уходом и нападением. Вряд ли бандиты угощали её «Кэмелом», и вряд ли она покупает его сама. Значит, таскает «Кэмел» у меня.

Я встал, прошелся по кабинету, внимательно осматриваясь, вышел в приемную. Больше никаких улик.

Надо звонить куда-то. Хотя бы Костику. Девчонка неизвестно за что попала в беду, так что корчить из себя Шерлока Холмса некогда. Лучше Ливанова все равно не получится. Причем в беду она попала даже не за деньги, только за характеристику.

Подгоняемый кнутом собственной совести, я потянулся к телефону.

Отпечаток подошвы снова попытался привлечь мое внимание. Что-то с ним было не так. О чем-то он мне напоминает… К чёрту. Я снял трубку. Пусть Костик подключит Клина, в конце концов, это его «Мойдодыр».

Тут я тормознул и изменил направление. А что, если это наезд на самого Клина? Ведь я в этом городе ещё не успел никого зацепить и даже обидеть. Ну разве что моих первых клиентов.

Я положил трубку, посмотрел на листок, скомкал его и бросил в проволочную корзинку, но не попал. Нервничаю. Надо сосредоточиться.

С другой стороны, при чем здесь моя маленькая канцелярская мышка? Логичнее было бы украсть необузданную Наталью Васильевну, тьфу-тъфу-тьфу, не дай Бог, конечно. Передо мной тоскливо встала картина нашего расставания — грустная Наталья Васильевна, пытающаяся мне что-то втолковать, и… Вот оно! Белый лист бумаги, лежащий на туалетном столике, только не с подошвой, а с именем Алекс и номером телефона, который сей же миг высветился в моей памяти.

Так, спокойно. Этот парень имеет на меня зуб, и, может быть, не один, а также разбитый нос. Это раз. Ой запросто мог узнать у небдительной Натальи Васильевны мои координаты. Это два. Что на третье? Вот, пожалуйста: он мне сразу не понравился. Неубедительно, но другой версии у меня пока нет.

Я схватил трубку. Она укоризненно загудела. Я положил ее обратно. Или я очень психую, что вполне понятно, или детектив из меня аховый, что вполне возможно.

Ладно, несовершённая ошибка — это маленькая победа.

Я набрал «09» и через минуту соединился с телефонной станцией.

— Вы что, вообще уже там, что ли, совсем? — выплюнула мне в ухо трубка набор союзов и междометий, и моя собеседница жующим голосом обратилась к кому-то: — Видали?! Адрес ему по номеру телефона дай. Умник нашёлся!

Я предвидел такой оборот и приготовился умолять и любезничать. Но ни одна заготовка не лезла наружу, а те слова, что вертелись на языке, я с усилием сдерживал.

Ладно, ради Лены.

— Девушка, — позвал я жалобным противным голосом. — Девушка.

— Видала, ждёт. Ну, вообще я тащусь от этих, — отозвалась торжествующая девушка. — Ну, чего там ещё?

Сверчок рванулся из груди и прыгнул в горло. Я поперхнулся, загоняя его обратно. Мне это удалось, и я спокойным, ровным и, надеюсь, приятным мужским голосом сообщил, что сейчас же выезжаю на АТС, очень конкретно обозначил место, куда засуну её трубку, и назвал с десяток предметов различных размеров, которые последуют туда же.

Она помолчала. То ли растерялась, то ли тащилась. Потом — тихонечко:

— Одну минуточку.

Не прошло и двадцати секундочек, как девушка продала мне Алекса с потрохами и добавила, уже не жуя:

— У нас, правда, это запрещено. И наказывают строго. Извините.

— У нас тоже строго наказывают. Всё, конец связи.

Я положил трубку без угрызений совести.

Ради Лены.

Телефон оказался фирменный. Название «Шанс-Данс» мне ничего не говорило, но располагался этот «Шанс» в трех трамвайных остановках от «Мойдодыра». Таким шансом нельзя не воспользоваться.

Фирму «Шанс-Данс» я нашел на тихой улочке, отходящей под острым углом от шумного Московского проспекта.

Маленькая табличка на пыльной железной двери первого этажа, зарешеченные, занавешенные окна и тишина. Два массивных замка, тоже покрытые пылью, намекали, что дело не в обеденном перерыве.

Я огляделся.

Посреди пустого двора на обломках песочницы сидел вполне однозначный мужик. Я подошёл.

— Здорово, папаша. Отдыхаешь?

Он окинул меня ненатурально мудрым взглядом, остановил его на галстуке и спросил:

— Предложения?

— А где взять? — отозвался я.

Он тяжело вздохнул:

— Вот то-то и оно.

Потом опять недоверчиво покосился на галстук.

— Подскажу — поправишь?

— На раз! — согласился я.

Он поверил, показал мне подъезд, назвал квартиру, засуетился, объясняя, как постучать и что сказать. Я уже двинулся к цели, когда он крикнул вдогонку:

— И стакан попроси, ты с дула-то не потянешь небось в галстуке-то?

Меня тронула его деликатная забота. Я повернулся и ответил:

— Да я не буду, папаша. На работе. А ты пей, поправляйся.

Надежда исчезла в его выразительных глазах, он ссутулился и поник.

— Мент, что ли?

Кажется, я здорово прокололся. Я заспешил исправить положение.

— Да не бойся ты, никакой я не мент, И водку возьму. А ты мне расскажешь, что за контора тут у вас образовалась?

— У ментов не пью!

Его голос окреп, и разочарование полилось на меня смесью нелестных эпитетов и угроз. Можно было, конечно, легонько помассировать ему одну из нефункционирутощих почек, но я уважаю принципиальность даже в такой форме. Тем не менее я не мог просто так развернуться и уйти, ничего не узнав. Мне в голову заскочила одна идейка, и я решил попробовать, несмотря на то, что она требовала изощренной жестокости.

Я зашёл в подъезд, связался с подпольщиками и, получив две свежезапаянные банки какой-то ненашей водки, вышел во двор и приступил к допросу III степени.

Я показал алконавту банку, открыл её и протянул:

— Пей, папаша, хороший ты человек.

Он презрительно плюнул в сторону и повторил уверенно:

— У ментов не пью.

Кремень.

Мне не хватало только засученных рукавов и резиновой дубинки.

— Менты не наливают.

Я наклонил банку, и тонкая струйка потекла на землю. Запахло разведенным спиртом.

Глаза допрашиваемого расширились, налились ненавистью.

— Водку! Водку льешь, гад! — исторгся рык.

В его глазах стояли слёзы. Мне тоже было не по себе. Но раз уж взялся за дело, доведу его до конца.

Я вернул банку в вертикальное положение.

— Папаша, так что за конторка тут у вас? Склад ракет эс-эс-двадцать? Запасной Мавзолей? Просто любопытно, из-за чего ты, как юный пионер, идёшь на такие жертвы? Гляди, осталось еще с полбанки.

— У ментов не пью. — На этот раз заклинание прозвучало нетвёрдо.

— Я, папаша, не мент, а разведчик.

Я наклонил банку и замурлыкал:

— Водка «Петрофф», водка «Петрофф», прощай…

Мужик плакал. Ему было худо. Но и Ленке сейчас тоже несладко.

— Как тебя звать, касатик? — ласково спросил я.

Он вскинулся с криком: «Ах ты…», но, увидев целую банку водки в моей руке, замер, не веря глазам.

— Никитичем величают, — неожиданно важно ответил он.

Я открыл банку и снова протянул к нему.

— Пей, Никитич, хороший ты человек.

Он выпил, попросил закурить. Мы молча посидели. Кремень Никитич подобрел, начал крошиться.

— А я сразу догадался, что ты — разведчик, — уважительно сказал он.

Я промолчал. Мой вопрос уже был задан.