Тревожные ночи Самары

Иван Степанович Белов тоже принимал участие в «обламывании» молодого сотрудника. Выступал он в роли рессоры: Ягунин ему нравился и слишком нажимать на парня не хотелось.

Ягунин сидел за столом как раз напротив Белова, однако смотрел не на него, а на большую стеклянную пепельницу. На Вирна он смотреть не мог, поскольку тот выхаживал за его спиной.

— И все же я не понимаю, товарищ председатель, — старательно сдвигая брови, канючил Михаил. — Ну почему мне нельзя заняться? Дело серьезное, можно сказать, политическое. Если, конечно, не брешет девка. Возьмут склады, так ведь на всю республику опозорят. О голоде говорим, а сами…

— Ясно. И только Ягунин может спасти нас от позора, — колко заметил Вирн.

Михаил сердито тряхнул белобрысым чубом и… промолчал.

— Ты пойми, Михаил, — не то что мягко, а ласково сказал Белов. — Сигнал мы проверим, ты не трепыхайся. А лично тебе за это браться нету никакого резону. Знают они тебя — вот она в чем, беда-то! Зачем же нам делом своим рисковать? Да и тобой тоже.

— В чем беда-то? — еле-еле сдерживая раздражение, вскинулся Ягунин. — Знают? Ну и пущай знают! Зато я их тоже знаю. И поручать это дело кому-то другому неправильно!

— Достаточно, Ягунин! — Голос Вирна прозвучал вроде бы как всегда — ровно, без интонаций, да что-то в нем было сейчас нехорошее. Председатель Самгубчека обошел стол и сел на свое место, на торце возле окна. — Я не намерен вступать с вами в дискуссию, сотрудник Ягунин. Оперативная расстановка кадров в вашу компетенцию не входит, выполняйте, что вам приказано. Вам ясно задание?

Уставившись на пепельницу, Ягунин молчал.

— Почему вы не отвечаете? Я спрашиваю, вам ясно задание? — хладнокровно повторил Вирн.

— Нет, не ясно, товарищ председатель губчека, — сказал Михаил и так скрипнул зубами, что Белов замигал и поморщился, как от боли. — Мне не ясно, почему вместо настоящего дела я должен заниматься зряшной ерундой?!

Вирн самолюбиво вздернул подбородок.

— То есть?

Ягунин, судя по всему, завелся. Его не смущал ни подчеркнуто официальный тон председателя губчека, ни осуждающее цоканье начальника секретно-оперативного отдела.

— Конечно, ерундой! — упрямо повторил Михаил. — Чекисту сплетни проверять — йех ты, тоже мне — дело! Зачем сплетням-то придавать значение, зачем? Мало ли про нас слухов распускают всякие гады? Пьяный торгаш Белову что-то наплел, а мы сразу… А-а! — У Ягунина обидчиво дернулась верхняя губа. — Да он со зла это сделал, чтоб лишнюю грязь на нас кинуть. Ведь других сигналов нет? Нет. И пострадавших тоже нет? Нет. На кой же мы будем время на них гробить?

Он закашлялся.

— Не горячись, Михаил, — быстро, чтоб опередить Вирна, заговорил Белов. — Ну да, ну да — может, все так и есть, брехня. А ежели кто под маркой ЧК орудует? Тогда что? Смекай.

— И пес с ними! — запальчиво воскликнул Ягунин. — Знаете, как это называется в народе: вор у вора дубинку спер. Я, между прочим, к этим самым нэпманам в сторожа еще не нанимался…

— Прекратить!

Вот это да! У Вирна сдали нервы: он даже ладонью по столу хлопнул, аж пыль пыхнула.

— Да вы, оказывается, политически незрелый человек, товарищ Ягунин, — беря себя в руки, сказал он. — Я удивляюсь, кто вас, с вашими взглядами, мог направить в Чрезвычайную комиссию? Вы что, в самом деле не понимаете, как эта история может запачкать нашу губчека? Нет, не только губчека, Ягунин, — всю нашу новую экономическую политику, а это в сто раз хуже. Какое недомыслие! Можете идти.

Ягунин, не поднимая глаз, встал, расправил гимнастерку под кожанкой и пошел к двери. На пороге обернулся.

— Приказ я выполню, товарищ председатель губчека, — сказал он едко. — Только напрасно вы преданными кадрами разбрасываетесь. Они еще пригодятся. А то ведь можно и прокидаться.

И не стал дожидаться ответа, вышел.

4

— Левкин, а Левкин, — сказал Ягунин. — Надо одному человеку с работой помочь.

— Ты с головой или ты с чем? — Левкина перекосило от негодования, правда, деланного. — Ты придумываешь о какой-то работе, когда в газетах пишут, что на самарских заводах люди голодают. Ведь речь идет за рабочий паек, разве нет?

Чуть наклонив к плечу маленькую голову, Левкин сверху вниз смотрел на Михаила сквозь пенсне на шнурочке и всем видом своим выражал сожаление, что Михаил такой политбезграмотный чекист. Но глаза Исая Левкина смотрели сочувственно.

— О пайке, — неохотно признался Ягунин. — Человек пропасть может.

Ему было страшно неловко говорить про Нинку, но он решил превозмочь себя.

— Я таки предполагаю, это слабый пол? — спросил Левкин.

— Чего? — удивился Михаил и торопливо возразил: — Почему слабый? С виду она здоровая…

— Невеста?

— Какая невеста?! — возмутился Ягунин, краснея. — Землячка. И… не имеет значения — трудящийся человек, и все.

— Трудящийся, но без работы, — иронически заметил Левкин. — Я не могу ее взять конюхом, потому что конюх у нас есть, и не могу ее нанять истопником, потому что летом мы не отапливаем, но если землячка будет помогать тете Клане мыть полы во всем здании, то паек мы ей все равно не можем устроить.

— Тогда… какого ты… — Ягунин еле сдержался, чтоб не пустить интеллигентного начфинхоза куда подальше.

А тот тонко улыбнулся.

— Все равно, все равно, — повторил он. — Но мы ей зато дадим обед в нашей столовке, и не такой уже скверный обед по этим временам. Так ведь, Миша? А где твое «спасибо»?

— Спасибо, Исай! — обрадовался Ягунин. — А когда ей приходить?

— Под вечер пускай, только батисты напяливать не надо: если на работу — так на работу.

Исай Левкин и сам был до смерти доволен, что появилась у него нынче возможность кому-то помочь. Он был всего на год-полтора старше Михаила, но это был уже человек зрелый, терпеливый и терпимый к людям.

…Расстегнув кожанку, Михаил вышел из здания ЧК и у порога остановился в нерешительности. Куда идти — налево или направо? Начальство поручило отыскать купчишку из «Паласа» и разузнать подробности о таинственных обысках, если они в самом деле были. Хоть и невнимательно слушал его Белов, однако запомнил фамилию — Башкатин. Кроме того, известно ему было со слов соседа по столику, что до революции он с покойным ныне отцом торговал писчебумажными товарами.

Этих сведений оказалось вполне достаточно, чтобы узнать, где живет болтливый купчик. Оказалось, рядом с гортеатром, в одном квартале с Белым домом. Нина же Ковалева жила значительно дальше — на Уральской, где-то за Воскресенским базаром, в районе Ярмарочной. К кому идти сначала? Вроде бы следовало отдать предпочтение службе. Но идти к купцу Ягунину до того не хотелось, что всякий аргумент в пользу Нинки казался веским. Например, такой: с купцом абсолютно ничего не сделается, а девка может пропасть ни за грош, каждый час дорог. Или другой аргумент: уйдет Нинка куда-нибудь и до вечера прошляется, а Исай возьмет другую — безработных-то тьма…

Кашлянув и поправив обеими руками крутую фуражечку, Ягунин размашисто зашагал к Соборной площади. Всего полмесяца назад он, ясное дело, проехался бы на электрическом трамвае, но бесплатный проезд недавно отменили, а платить 500 рублей за билет Михаилу было не по карману. Да и глупо тратить пусть даже и обесцененные дензнаки на трамвай, покуда ходят ноги.

Хотя утренний разговор с Вирном и подпортил настроение Ягунину, состояние его духа понемножку становилось, говоря языком докторов, все более удовлетворительным. Что ни говори, стукнуло ему только девятнадцать и шел он на свое первое свидание с девушкой, если, конечно, не брать во внимание старобуянские вечорки, куда он кавалером-недоростком начал было ходить в последние предреволюционные годы. Оно конечно, свидание было не совсем полноценным: его никто не назначал, девушка Михаила не ждала, и сам он считал, что идет по делу — сообщить Нине о работе. Однако же в груди у Ягунина поселилось какое-то приятное беспокойство, ноги шагали пошире, чем всегда, и всякие плохие мысли о болтливых купцах недодумывались и сами испарялись. Да и вообще-то думалось ему нынче плохо и в голове его царил некоторый сумбур. И хоть был Ягунин чекистом, по существу он сейчас мало чем отличался от какого-нибудь своего ровесника — деревенского зеваки, который никак не может привыкнуть к городским домам, людям, трамваю, автомобилям.