Возвращение Мориарти

Знатокам того времени известно, что примерно за тридцать лет до описываемых событий число проституток в Лондоне составляло, по грубым подсчетам, около 80 000, но могло быть и выше. С большей уверенностью можно говорить о том, что в 1856 году только в трех больницах было отмечено не менее 30 000 случаев венерических заболеваний.

Немного позже Мориарти пришлось повторить это заявление перед большим собранием своих самых доверенных людей, мужчин и женщин, работавших на территории Уайтчепела и Спитлфилдза. На сей раз Профессор говорил более предметно.

— Убийца, весьма вероятно, избежит поимки, и если он продолжит свое дело, мы, несомненно, столкнемся с сильным противодействием полиции.

Более всего в этой ситуации Мориарти беспокоило то, что значительная часть криминальных элементов, оказавшись под сильным и продолжительным прессом закона, начнет рвать с традицией и откровенничать с полицейскими. Такого развития событий требовалось избежать любой ценой. В этом вопросе у него были свои козыри. До сих пор начальник столичной полиции, сэр Чарльз Уоррен, и правительство упорно отказывались предложить денежное вознаграждение за поимку Кожаного Фартука, как окрестили неизвестного убийцу. Правда, член парламента от Уайтчепела, Сэмюел Монтегю, пообещал награду в сто фунтов, а магистрат Генри Уайт добавил еще пятьдесят фунтов, но дальше дело не пошло. Мориарти мог легко назвать гораздо большие суммы.

— Я хочу, чтобы все знали, — продолжал он, — что у нас больше возможностей схватить Кожаного Фартука, чем у бобби. О любых слухах, намеках, подозрениях следует сообщать мне, а не полицейским. Если полученные нами сведения приведут к опознанию и поимке Кожаного Фартука, тот, от кого они будут исходить, получит награду в пятьсот гиней.

Названная сумма потрясала воображение измученного безысходной бедностью лондонского люда, и объявление ее имело значительные последствия: ручеек поступавшей в полицию информации иссяк, а энтузиазм перепуганных проституток, черпал, [27] взломщиков, вышибал и сутенеров значительно повысился. Мориарти приходилось тратить по несколько часов в день, просматривая обрывки слухов, обвинений, сплетен, поступавших во множестве через Спира и Пейджета. [28]

Никаких результатов, однако, не было до следующего трагического кровопролития, двойного убийства, случившегося 30 сентября. Именно после ужасающих событий той ночи, событий, сопряженных с омерзительными, отвратительными деталями, убийца стал известен под именем, которое он выбрал для себя сам — Джек Потрошитель.

Вечером 29 сентября — это была суббота — Джеймс Мориарти позволил себе небольшое и не слишком частое развлечение. Такого рода отдых он брал не чаще двух раз в месяц. Профессор заранее договорился с Сэл Ходжес, что та пришлет к нему свою последнюю тоффер, высокую, элегантную девушку лет двадцати четырех по имени Милдред Феннинг.

Как было заведено для таких случаев, Мориарти заранее позаботился о том, что Спир, Пейджет и другие члены его сомнительной семейки не слонялись без дела, и ясно дал понять, что не ждет их раньше полудня воскресенья. Люди, близкие к Мориарти, хорошо знали его привычки и пристрастия, как знали и то, чем намерен заняться хозяин, когда приказывает им провести ночь под другой крышей.

Ни одна из выбранных развлекать Мориарти девушек никогда не получала за это денег, но и сожаления по этому поводу никто из них не высказывал. Это может показаться странным, но с женщинами Профессор был робким и застенчивым, дамским угодником себя не считал и при необходимости обращался к самым высококлассным шлюхам, которые находили его общество приятным как в постели, так и вне ее, а самого клиента необыкновенно щедрым. Редко кто уходил от него без подарка, украшения или какой-нибудь милой безделушки, и никто не оставался голодным, поскольку Профессор питал слабость к хорошей пище, и вечера в его доме всегда начинались с отличного ужина.

В ожидании мисс Феннинг Мориарти позаботился о том, чтобы на столе присутствовали икра, креветки, сардины, маринованный тунец, анчоусы, копченый угорь, лосось, заливные яйца. За закусками следовали куриные дариоли, котлеты из баранины, заливная говядина, кнели из утки с помидорами и артишоком, македонский салат и английский салат с латуком, горчицей, редисом, зеленым луком и томатами, приправленный на французский манер. Все это запивалось чудесным шампанским «Руаяль Шартэ» из Эперне.

В то время как Мориарти с удовольствием готовился к приятному во всех отношениях вечеру, в районе Уайтчепела происходили другие события. Немногие из тех, кто бродил в ту субботнюю ночь по мрачным улицам, могли позволить себе шикарные закуски, холодное мясо и салат или бокал шампанского. Был среди них один, кто, подобно сотням других, употреблял в изобилии лишь джин.

Двумя днями ранее семейная пара, проходившая в полицейских отчетах под фамилией Келли, вернулась в Лондон с полей Кента, где участвовала в уборке хмеля. Мужчину, работавшего грузчиком на рынке, звали Джоном Келли; женщину, носившую темно-зеленое ситцевое платье, расшитое астрами и золотистыми лилиями, а также черный, с тремя металлическими пуговицами, хлопчатобумажный жакет с отделкой под мех и черную соломенную шляпку, украшенную черным бисером, знали под разными именами, в том числе как Кейт Келли и Кейт Конуэй. Маленькая, сорока трех лет отроду, с мелкими чертами лица, придававшими ей сходство с птичкой, страдающая вследствие пристрастия к алкоголю брайтовой болезнью, она жила в ночлежке, оплачивая пребывание в оной собственным телом. Настоящее ее имя было Кэтрин Эддоус, и с Джоном Келли она сожительствовала, довольно нерегулярно, последние семь лет. Мориарти она не знала и даже о нем не слышала, но была известна Пейджету и другим агентам Профессора. Многие работавшие в Уайтчепеле констебли считали ее обычной проституткой.

В Лондон эта парочка вернулась раньше времени из-за одной случайной реплики Кейт, брошенной ею в присутствии Джона неделей раньше. Жизнь за городом избавляет человека от многих опасностей и тревог, но даже там, на полях Кента, разговоры рано или поздно, особенно по ночам, заходили об убийствах и неведомом злодее, как будто следившем за всеми из темных подворотен и закоулков Спитлфилдза и Уайтчепела. Однажды, когда Джон Келли и Кэтрин пили в компании себе подобных, кто-то упомянул об объявленной неофициально награде в пятьсот гиней. Ни Келли, ни Кэтрин Эддоус ничего об этом не слышали, и Келли попросил человека, сообщившего эту новость, рассказать поподробнее.

— Я понимаю, что есть вещи, говорить о которых полицейским не следует, — сказал он. — Но кому еще, черт побери, рассказать о Кожаном Фартуке, как не им?

— Есть такой парень, Альберт Дэвис, обретается обычно в «Ягненке», на Лэмб-стрит. Он приведет другого, большого начальника; вот ему и надо все сообщить.

Позднее, уже после событий 29 и 30 сентября, Келли сказал в полиции, что вернулся с Кэтрин Эддоус за «вознаграждением». Полицейские решили, что речь идет о ста пятидесяти фунтах, обещанных Монтегю и Уайтом, и других вопросов по этой теме не задавали. Но Келли, несомненно, имел в виду гораздо большую сумму, предложенную главой криминальной семьи.

Разговор продолжался, и люди, успевшие нагрузиться алкоголем, спешили поделиться с собутыльниками собственными страхами и сочиненными в пьяном мареве теориями. В обсуждении участвовали все присутствовавшие за исключением Кэтрин Эддоус, которая странным образом притихла и погрузилась в какие-то свои мысли. Молчала она и на следующий день. Позднее Келли вспоминал, что Кэтрин была как будто во сне. Вечером она все же призналась сожителю, что догадывается, «кто такой Кожаный Фартук», а потом добавила уже с большей уверенностью: «Думаю, я знаю, кто это».

Мысль эта настолько овладела ею, что в конце концов Келли не выдержал и предложил вернуться в Лондон, чтобы она рассказала о своих догадках кому следует. Он несколько раз просил ее назвать имя или хотя бы намекнуть, кто попал под подозрение, но Кэтрин, у которой хитрость алкоголички сочеталась со скрытностью прожженной обитательницы ночлежки, упрямо отказывалась делиться тайной.