Хозяин тайги (сборник)

– Да у тебя просто талант! – опять засмеялся Коньков.

– Немножко есть такое дело.

Кончуга сбавил обороты и погнал бат к берегу. Впереди загородил реку огромный залом: свежие кедровые бревна вперемешку со старыми корягами торчали во все стороны и высились горой.

Коньков выпрыгнул на берег первым, Дункай и Кончуга вытащили на отмель лодку и пошли к залому за Коньковым.

– Здесь работал, говоришь, Калганов? – спросил Коньков Кончугу.

– Здесь сидел, – указал тот на обрывистый берег, – смотри и считай – сколько рыбы приходит сюда и подыхай.

Вся отмель перед заломом была усеяна трупами дохлой кеты; иные еще трепетали, били хвостами и, судорожно замирая, хватали жабрами воздух.

И вода перед заломом кишела кетой: одни с разлета выпрыгивали из воды и, сверкая радужным оперением, долетали до самой вершины залома, потом шмякались на бревна и, пружиня всем телом, изгибаясь и подпрыгивая, все в кровоподтеках и ссадинах, снова падали в воду; другие, обессилев от этой отчаянной таранной атаки, вяло разбивали хвостами бугорки прибрежной гальки и не в песок, а в воду выметывали икру, которую тотчас уносило течением, угоняло пустые икринки, не оплодотворенные молоками.

– Что ж это такое? Кто залом навалил? – со злым отчаянием спросил Коньков.

– Леспромхоз. Они ведут сплав, – ответил Дункай.

– Но это ж нерестовая река! – шумел Коньков. – По ней запрещено сплавлять лес, да еще молем.

– Калганов тоже говорил, запрещал такое дело, – отозвался Кончуга.

– Ну и что? – спросил Коньков.

– Сплавляют, – ответил Дункай.

– Хоть бы залом растащили. – Коньков покривился, как от зубной боли.

– Ого! – воскликнул Дункай. – Целой бригаде на неделю работенка.

– Калганов требовал. Растащили, такое дело, – сказал Кончуга. – Два дня проходил – новый залом, понимаешь.

– А что делать? – спросил Дункай. – Дороги нет. Остается одна эта река. Вот по ней и сплавляют.

– Почему же дорогу не строят? – зло спросил Коньков.

– Хлопот много. Без дороги легче план выполнять, – усмехнулся Дункай. – Берут только толстые кедры. Одно дерево повалят – сразу десять кубометров есть. А другие деревья заламывают – наплевать.

– Отчего другие деревья не берут? – спросил Коньков.

– Ильмы, ясень, бархат, лиственница – все тонет.

– И все молчат? – накалялся Коньков.

– Почему молчат? – спросил Кончуга. – Калганов шумел, понимаешь.

– А вы почему молчите, Семен Хылович? Вас же кормит эта река и тайга!

– Кому говорить? Кто нас послушает? – Дункай вяло махнул рукой на залом и пошел к лодке. – Мы уж привыкли.

– Ты привыкыл, а я не привыкыл, – ворчал Кончуга, идя вслед за Дункаем. – Тайга болеть будет, гнить. Плохое дело, привыкыл…

– Ладно, мужики! – сказал Коньков примирительно. – Давайте съездим на ту косу, где мы хотели приземлиться на вертолете. Что там за люди? Чем они занимаются?

– Это лесная экспедиция, – ответил Дункай. – Они определяют сортность леса.

– Каким образом?

– Берут полосу вдоль реки, метров на двести шириной, и считают – сколько и каких деревьев растет на этой полосе? Какой возраст? Что можно брать, что нельзя…

– А давно они здесь работают?

– Да, пожалуй, второй месяц.

– Тогда едем к ним! – приказал Коньков. – Они должны знать Калганова и видели, наверно, кто ночью по реке проезжал.

Не успел еще Кончуга завести мотор, как где-то за лесистым холмом раздался далекий, но зычный звериный рык.

– Вроде тигр? – сказал Коньков, прислушиваясь.

Но рык не повторился.

– Чужой приходил, – ответил Кончуга, запуская мотор.

– То есть как чужой? – удивился Коньков. – У вас что, свои тигры здесь пасутся?

Кончуга раскурил свою трубочку, вывел бат на стремнину и только тут ответил:

– Есть и свои, понимаешь. На Арму один, на Татибе два, где солонцы – тоже есть тигрица и два тигренка. Я все тигры знай. Этот чужой.

– Ты что, видел его?

– Не видел, такое дело.

– Как же ты определил, что он чужой? По рыку, что ли?

– Его собачек таскал.

– Твоих собак?

– Моих не трогал. Которые лес сортируют, у них утащил. Такой тигр человека может кушать.

– На то он и тигр, – сказал Коньков.

– Это не наш тигр. Его из Маньчжурии приходил. Старый тигр, охотится на изюбрь не может. Только собачек таскай. Корову может, овечку, человека.

– Это кто ж тебе говорил, Калганов?

– Я сам знай.

– М-да… – многозначительно покачал головой Коньков и вспомнил давешнюю фразу Косушки: «Уж больно много ты знаешь».

5

Лесотехническую экспедицию они застали на косе. Тут горел костер, на перекладине над костром висели закопченные чайник и котел. Рабочие, вернувшиеся из тайги на обед, успели разуться, скинуть защитного цвета куртки с капюшонами и сетками от комаров; трое блаженно растянулись возле огня, четвертый лежал в палатке, высунув наружу ноги в шерстяных носках.

Коньков, сидевший в носу бата, махнул Кончуге рукой, тот резко вырулил и с разгона направил бат на песчаную отмель. Лодка, скрежеща брюхом о песок и гальку, почти всем корпусом выскочила на сухое.

Коньков выпрыгнул первым из бата и подошел к костру:

– Здорово, ребята!

– Здорово, начальник! – иронично отозвался бородатый детина в черной рубахе с расстегнутым воротом.

Видно было по тому, как остальные рабочие помалкивали, этот детина и был бригадиром.

– Какой я начальник? – сказал Коньков, присаживаясь на корточки и вынимая из костра головешку, чтобы прикурить. – Я из тех, которые следы потерянные ищут, вроде гончих на охоте.

– Их вроде бы легавыми зовут, – подмигнул Конькову беловолосый парень с облупленным от загара носом и прыснул в кулак.

– А ну, заткнись! – цыкнул на него бригадир.

– Да я это к слову… Насчет чего иного вы не подумайте, – оправдывался тот, разводя извинительно руками.

– Легавые – это те, которые хвостом виляют, – сказал Коньков, таким же озорным манером подмигивая беловолосому парню.

Все дружно рассмеялись.

– Я из района, участковый уполномоченный; звать меня Леонидом Семеновичем. – Коньков протянул руку бригадиру.

– Павел Степанович, – отрекомендовался тот.

– Вот и тоже! – сказал Коньков. – Вы давненько на этом месте?

– Четырнадцатый день. А что? – спросил бригадир.

– Чем занимаетесь?

– Тайгу сортируем.

– Слыхали, Калганова убили? – сказал Коньков, глядя поочередно на рабочих.

– Какого Калганова? Ученого, что ли? – аж привстал бригадир.

– Его…

– Когда?

– Где? – допытывался каждый.

– Нынче ночью. На Теплой протоке, – ответил Коньков.

– А может, вечером, понимаешь, – сказал Кончуга, подходя и присаживаясь к костру.

– Какая сволочь? – процедил сквозь зубы бригадир и заковыристо выругался.

– Кто сволочь? – спросил Коньков.

– Да тот, кто убил.

– Во был мужик! Настоящий таежник, – сказал третий рабочий, пожилой лысоватый мужчина, заросший седой щетиной. – Травы нам привез для подстилки в сапоги. И что за трава такая? И пружинит, мягкость придает, и в труху не перетирается.

Подошел к костру и Дункай; в наступившей тишине неторопливо раскурил сигарету от головешки и сказал:

– Забо-отливый был мужик, это правда. Обо всем заботился: и о людях, и о лесе, и о воде. Да не всем это нравилось. У одних забота на словах, другие же с кулаками лезут доказывать свою заботу. В драку лезут. Таких у нас не жалуют.

– Значит, видишь безобразие – и посапывай себе в кулак? – спросил, недобро смерив Дункая взглядом изжелта-смоляных глаз, Павел Степанович.

– Да я не про то, – покривился Дункай. – За порядок переживай, но и себя не бросай, как затычку, в любую дыру. Прорех у нас много. Всех прорех своим телом не закроешь.

– Рассуждать мы научились, а делаем все – через пень колоду валим, – сказал более для себя Павел Степанович и уставился долгим взглядом в костер.