Падший ангел

Этого я не стерпел. Я был сыт его лицемерием по самое темечко. Поэтому нагнулся и, взявшись за край стола, резко сдвинул его в сторону. Он разбил себе губу, и из нее потекла кровь. В этот момент в дверь постучали. Вытерев рот рукавом, Благден обрадовано крикнул:

— Войдите!

Мы оба посмотрели на дверь — в комнату вошел мальчик. На нем была пижама с изображением Микки-Мауса, а голова взлохмачена со сна.

— Что случилось, Марк? — спросил Благден.

— Мне приснился страшный сон. — Губы мальчика задрожали, и в глазах появились слезы.

— Какой сон, сынок?

— Там был страшный монстр, и он нас пожирал.

— Но ведь ты знаешь, что монстров не бывает, они есть только в сказках и в кино. — Благден наклонился и поцеловал ребенка в макушку.

Мальчик посмотрел ему в лицо и, потрогав след крови на подбородке, спросил:

— А что это у тебя?

— Ничего страшного, — ответил Благден. — Я нечаянно споткнулся о стол. Видишь, что получилось?

— Ты упал, папа?

— Да, я упал. — Он снова наклонился к сыну и поцеловал его в щеку.

— Тебе надо лечь спать. Завтра ведь в школу, ты же знаешь.

— Да, папа. Хорошо. — Мальчик вышел из комнаты. За все время разговора он лишь пару раз косо взглянул на меня.

— Ему шесть лет… — начал Благден.

— Мне это безразлично, — перебил его я, — меня это не касается. Я здесь не для этого.

— А для чего вы здесь?

— Для того, чтобы объяснить вам, что вы во многом ошибаетесь, и прежде всего — на мой счет. Вы сочли, что я — какой-то паршивый детективишка, одной ногой уже в могиле, а другой — в чужих делах. Насчет другой ноги вы, может быть, и правы, но насчет первой — увы. Мне еще предстоит пожить. Я, может быть, не слишком шикарен и успешен, но я не сдаюсь. Вы ошиблись, Благден. Ошиблись и сегодня утром, когда не последовали моему совету отстать от Анны. Крепко ошиблись.

Он откинулся в кресле, пытаясь уйти от моей хватки, но я крепко держал его. На виске у него проступила вена, и было видно, как она пульсирует. Я поднял его за отвороты пиджака, и он стоял передо мной, опустив руки. И тут я начал его избивать. Исступленно и методично. Если он падал, я поднимал его, и начинал снова.

Я вспоминал девушку с разбитым лицом.

Я вспоминал юношу с пулей во лбу.

Я вспоминал музыканта с раздробленными пальцами и разбитым ртом.

Я вспоминал Анну с ее пустым взглядом и ледяными руками. Я бил его, бил, и бил…

Я все еще бил его, когда они вошли в комнату и оттащили меня в сторону.

Я сидел в том самом кресле, в котором недавно сидел Благден. Сейчас он был на пути в больницу, а я сидел, уставившись на свои забинтованные руки.

Хенкин расположился на стуле у двери, в которую время от времени заходили его сотрудники, переговаривались с ним тихо и снова уходили.

Хенкин выслушал мой очередной рассказ, ни разу не проронив ни слова. На этот раз он меня не ударил, хотя имел гораздо больше оснований, чем прежде.

Меня беспокоила судьба моего револьвера, и я все — таки решился спросить о нем.

— Ясно, что тот, кто украл ваш револьвер и впоследствии застрелил из него Уоррена, хотел, чтобы подозрение пало на вас. Благден, или кто-то еще, кто управлял этим делом, был очень обеспокоен тем, что вы суете свой нос слишком глубоко. Вас предупредили, но вы не послушались. Поэтому они придумали штуку с оружием. Они, как говорится, убивали двух зайцев — слишком много знавшего Уоррена и вас, любопытного…

— Вы сказали, Благден, или кто-то еще?..

— Именно. Благден — большая фигура, но не на самом верху. Мы хотели подождать, пока обнаружатся новые лица. Самые главные. Но после вашего путешествия за город больше ждать не могли, верно?

— Так вам удалось найти главаря? — спросил я.

— Мы некоторое время следили за ним и, наконец, сумели взять. — Хенкин снова затянулся сигаретой, затем продолжил: — Ваш приятель, Том Гилмор, считает, что на вас следует обратить внимание. Думаю, он ошибается. Ваша беготня и путание под ногами только осложняли нам жизнь, а сами вы все больше увязали в грязи. Вы же не понимали, что происходит, и если бы я позволил вам суетиться дальше, неизвестно, сколько еще грязи вы бы перемешали.

— Сколько перемешал, столько и разгреб.

— Не скажите, Митчелл, не скажите. — Хенкин встал и направился к выходу. — Идите лучше домой и ложитесь спать. Утром приходите в полицейский участок и сделайте заявление по всей форме. — Он помолчал минуту, возможно, ожидая моей благодарности, но ее не последовало. Тогда он вышел за дверь, а я откинулся в кресле и закрыл глаза. Я страшно устал, устал, устал…

Подходя к дому, я почувствовал страшную усталость, которая наваливалась на меня, словно неожиданный груз. Я занес руку, чтобы постучать в дверь, но тут вспомнил, что обещал сначала позвонить. Если я этого не сделаю, неизвестно, как прореагирует Анна.

Найдя в кармане монету, я пошел к ближайшей телефонной будке. Набрав номер, ждал. Нет ответа. Наверное, спит. Я повесил трубку, затем набрал номер снова. Крепко же она спит, если не подходит к телефону так долго, тем более что аппарат стоит у кровати.

Я набирал номер третий раз, когда мой палец внезапно застыл в диске от жуткой мысли. Я вдруг мысленно увидел ее, увидел очень отчетливо. Она не могла согреться у огня камина. Она была вся холодная, ледяная…

Выскочив из будки, я помчался к дому, отчетливо вспоминая взгляд, который я заметил, отбирая у нее пистолет. Взгляд куда-то, куда сам я посмотреть не мог.

Теперь, кажется, я понимал этот взгляд.

Стучать в дверь было бессмысленно. Я снял ботинок и разбил стекло в окне комнаты. Пролезая сквозь осколки, я мог бы порезаться, но сейчас даже не думал об этом и не замечал ничего. Мне нужно было попасть внутрь.

Постель была пуста. Я заглянул в гостиную, в кухню. Никого.

Дверь ванной была заперта изнутри. Я взломал ее и тут же зажмурился, а к горлу подкатил ком. Мне казалось, я теряю сознание. Немного придя в себя, я все-таки сумел взглянуть на Анну.

Она была в ванной, наполненной водой красного цвета. Намокшая ночная рубашка облепила ее тело, и тут же плавала опасная бритва. Голова Анны лежала на краю ванной, и мокрые волосы закрывали лицо. Это меня успокоило — я не хотел видеть ее лица.

Вернувшись в гостиную, я заметил на столе записку. Анна писала: «Никогда не думала, что смогу когда-нибудь снова почувствовать себя двадцатипятилетней».

И все.

Я пошел в спальню и сел на кровать, уставившись на телефон. Я понимал, что надо снять трубку и позвонить, но не мог. Очень долго не мог. Я сидел и думал. Думал об Анне, о Джордже Энтони, который ждет вестей в своем Девоншире, ждет, что я найду ее, и волнуется…

Я подумал, что для Джорджа Энтони это может стать предметом для творчества. В конце концов, он способен написать о ней красивую поэму.

Спустя некоторое время я все-таки снял трубку и набрал номер…