Пусть это вас не беспокоит

Я донельзя доволен собой, и это вызывает возмущение у всех, кто меня окружает.

В самом деле, отчего такая самоуверенность? Почему я расселся здесь, в своем кабинете, и делаю задумчивый вид -- именно вид, поскольку в моей голове нет ни одной, сколь бы то ни было стоящей мысли.

Разве менее часа назад я не провалил одно из самых важных поручений, которые когда-либо получал? Разве человек, уже убивший несколько ни в чем не повинных людей, не продолжает разгуливать на свободе? Разве священные реликвии, веками бывшие достоянием древней императорской династии, не попали в чужие руки и разве шансы вернуть их не уменьшаются с каждой минутой?

Разве не должен я сейчас, высунув от усердия длинный розовый, как у муравьеда, язык, бегать по всему Лос-Анджелесу, расспрашивая на каждом углу торговцев арахисом и жареной картошкой? Почему я не сижу на телефоне, обзванивая своих многочисленных информаторов?

Проклятье, почему я вообще ничего не делаю?

Эти и многие другие вопросы, -- которые, впрочем, не отличались ни оригинальностью, ни разнообразием, -- не преминули обрушить на меня как мой неизбывный клиент Джейсон Картер, так и совсем обезумевший от бремени свалившейся на него ответственности инспектор Маллен.

Полицейский обрывал мой сотовый телефон. Сперва он звонил почти каждые пять минут, считая своим долгом держать меня в курсе происходящего. Он живописал мне малейшие детали своего неудачного расследования, в частности, подробно рассказал, сколько машин участвовало в той знаменитой пробке, и какие, по мнению экспертов, шансы на то, что она была спровоцирована искусственно.

Но мало-помалу в блестящую от жары голову Маллена начало закрадываться подозрение, что я вовсе не горю желанием узнавать самые свежие новости о продвижении расследования. Говоря откровенно -- мне вообще было на них наплевать.

Инспектор обиделся, расстроился и возмутился. Он прочитал мне длиннющую отповедь об ответственности, чувстве долга и том, какое отношение необходимо испытывать к собственной работе.

Потом он перестал звонить вообще, и связался со мной только после того, как одному офицеру из дорожной полиции посчастливилось найти грузовик вроде тех, что использовали при строительстве муниципальной больницы -- найти в том месте, где ему быть не полагалось.

Нечего и говорить, что единственным уловом Маллена, который инспектор смог извлечь из грузовика, были несколько фунтов глины и других пород, которые он мне безуспешно порывался подробно перечислить.

Но я не обращал никакого внимания на его рассказы, чем еще больше доводил несчастного инспектора.

Но как я мог об?яснить ему, что все бесполезно? Сотни хорошо обученных полицейских и десятки людей Дона Мартина в настоящий момент шныряли по всем закоулкам Лос-Анджелеса, пытаясь отыскать хотя бы мельчайшие следы пребывания доктора Бано, хотя бы то место, где он вдохнул воздух несколько часов назад.

Присоединись я к их усилиям -- что бы это изменило? Да ничего.

Потом заявился Джейсон Картер. Он стал у окна, долго смотрел на раскинувшийся перед его взором сад, после чего его нижняя челюсть сама собой отвалилась вниз, и он разразился огромной речью.

Слова банкира были куда менее эмоциональны, нежели речь инспектора, и, к его стыду, далеко не столько красочны. Слушать его было довольно скучно -но я не мог винить за это Картера. Он привык мутно фонтанировать нудными длинными речами о процентах и кредитах на скучных совещаниях своих директоров и акционеров, а у Маллена был богатый опыт по части крика ругательств в мегафон.

Джейсон Картер приподнимался на носки, закладывал руки за спину, и тоже говорил мне об ответственности, утраченном доверии, нарушенном слове и обязательствах. Он даже предпринял попытку пустить слезу относительно прерванной цепи или чего-то в этом роде, но запутался в собственных словоизлияниях, и так и не смог сложить свои мысли в связное предложение.

Я дремал, полузакрыв глаза.

Джейсону Картеру я тоже не мог ничего об?яснить. Скажи я ему, что сейчас не время заниматься его делом, что необходимо дать доктору Бано еще хотя бы полчаса, дабы тот перестал прятаться и заметать следы, что только после того, как наш противник уверует в собственную безопасность, можно пытаться нанести ему следующий удар -- он не стал бы меня слушать.

Маллена я отключал, раз?единяя связь, что же касается Джейсона Картера, то, послушав его словоизвержение несколько минут, я просто встал и вышел из кабинета.

Сперва банкир не понял, что именно я собираюсь делать. Впоследствии Гарда рассказала мне, что еще минут десять он стоял у окна с таким видом, будто вот-вот я войду и положу к его ногам не только пропавшие реликвии, но и Великого Могола, корону королевы Англии и плюшевого Винни-Пуха, подаренного потомками Милна его американским почитателям.

Гарда также смотрела на меня с некоторой опаской, так как не понимала, что происходит и опасалась, как бы ей не пришлось искать новой работы после того, как Маллен меня арестует и уведет в тюрьму; но, видя, что Франсуаз остается спокойной, наша секретарша убеждала себя, что все идет хорошо.

Отдельного разговора заслуживает отношение Франсуаз к сложившейся ситуации. Памятуя о своих словах относительно того, что я наверняка справлюсь с любыми сложностями, она не могла и никогда бы не стала теперь теребить меня на манер всех остальных, требуя немедленных действий.

С другой стороны, мое благодушное спокойствие ставило Франсуаз в тупик и заставляло всерьез задуматься о моей вменяемости.

Решив предпринять осторожную попытку проверить осмысленность моих реакций -- это произошло как раз в тот момент, когда я вышел из душа, и не мог дать ей достойного отпора -- она подошла по мне, взяла за руку и мягко спросила:

-- Майкл, чем я могу тебе помочь в том, что ты делаешь?

Учитывая, что в тот момент я ничего не собирался делать, я буркнул:

-- Можешь помассировать мне плечи.

В серых глазах моей партнерши появилось выражение упрека. Я был уверен, она сделала это нарочно -- обычно по ее глазам нельзя прочесть чувств, которые она испытывает.