Черные тузы

.

– Скорую, сука ты, – Куницын взмахнул руками, забрызгал кровью лицо Верочки, дверь в кабинет Марьясова, белые стены приемной. – Убью, тварь. Скорую… Убью… Вызывай…

На пару секунд Куницын замолчал, и стали слышны тяжелые шаги на лестнице. На крики Куницына поднимались от парадных дверей охранники.

Режиссер Лепский, решивший, что сейчас в этом страшном месте, где в человеческих руках взрываются видеокассеты, безопасно можно передвигаться только на карачках, перебирая руками и ногами, добрался до порога кабинета Куницына, толкнул дверь головой и оказался в коридоре. Стоящий на четвереньках Лепский издали напоминал большую неухоженную собаку, не весть как попавшую в серьезное учреждение и собравшуюся прямо здесь, на серой ковровой дорожке, нагадить. Режиссер, осматривая пустой коридор, повертел головой и решил, что теперь, когда явная угроза жизни миновала, можно и на ноги встать. Хватаясь руками за дверной косяк, он поднялся, ступая на носки, пошел вперед, к ведущей вниз лестнице, опасливо косясь на испачканные кровью светлые стены.

Бесшумно прошагав коридор, он прибавил хода, уже почти добрался до первого лестничного марша, но тут, бессильный побороть любопытство, заглянул в распахнутую дверь приемной Марьясова. Лепский окинул взглядом забрызганные кровью стены приемной, скомканные бумаги на рабочем столе, телефон со снятой трубкой. Посредине приемной лицом вниз лежал Куницын. Два подпоясанных офицерскими ремнями охранника в темной униформе взгромоздились на спину пресс-секретаря, заломили назад его руки. Бледная, все-таки лишившаяся чувств секретарша, сидела в кресле, запрокинув голову к потолку. Куницын извивался, как червяк, пыхтел, стараясь вырваться.

– Эй, ты, – один из охранников заметил Лепского, – вызови «скорую», – охранник назвал номер местной службы.

– Это вы мне? – тупо спросил Лепский.

– Тебе.

Охранник, продолжая заламывать руку Куницына, поднял красное от натуги лицо.

– А, что сказали мне делать? – Лепский сглотнул слюну.

– Говорю же, вызывай «скорую». А то он кровью изойдет.

– Хорошо, – к режиссеру уже вернулся дар речи и способность соображать.

Он шагнул в кабинет, поднял перепачканную кровью трубку.

Глава шестнадцатая

Оставив машину за забором дачи, Росляков глотнул влажного, пахнущего снегом и солнцем воздуха, переложил тяжелую сумку в левую руку, распахнул калитку. По узкой, едва приметной тропинке дошагал до крыльца и, прежде чем подняться вверх по ступенькам, осмотрелся вокруг. Яркий день, выползшее из облаков солнце пригревает дальний лес, из трубы сруба, занятого семьей сторожа, валит белый дым. Тишина. Только вдалеке тявкает сторожевая собака, восточная овчарка, облаявшая машину Рослякова ещё у ворот садового товарищества. Ветер шевелит макушки старых яблонь, в жестяную бочку у водостока летит с разогретой шиферной крыши первая капель. Дачный поселок Академии наук спит губоким зимним сном, и проснется ещё не скоро, поздней весной. Поднявшись на крыльцо, Росляков дернул на себя ручку