Убийство по подсказке

Она навзничь упала на неподвижно лежащего Владимира и разразилась рыданиями.

Базиль почувствовал легкое прикосновение. Это была Полина.

– Давай проскользнем поскорее, не дожидаясь суматохи!

Занавес пошел вниз, и она, торопливо увлекая за собой Базиля, быстрым шагом направилась по главному проходу, затем свернула в боковой, ведущий к двери на сцену. Они остановились в тесном пространстве между кулисами. Ванда с Леонардом и Роднеем выходили на аплодисменты, а посыльный, пройдя через весь зал с сияющей позолотой корзиной с роскошными розами в руках, передал ее Ванде через рампу. Когда занавес упал, Родней с Леонардом отошли к кулисам напротив того места, где стояли Базиль с Полиной. Последний раз вышла и поклонилась публике Ванда – она стояла одна на опустевшей сцене со своими кроваво-красными розами. Правда, не совсем. Владимир по-прежнему лежал на кровати в алькове. Базиль в душе был даже благодарен ему за это. Он терпеть не мог смешных метаморфоз в театре, когда вдруг труп поднимается и как ни в чем не бывало принимается раскланиваться.

Наконец занавес опустился в последний раз, и теперь уже все было кончено. Гром аплодисментов постепенно стихал. Ванда посмотрела на кулисы. Казалось, что она кого-то искала, потом оглянулась, посмотрела на альков и улыбнулась.

– Вставай, вставай, дорогой! – весело сказала она. – Первый акт сыгран, и твоя работа на этом закончена. Ну что, трудно было?

Никакого ответа. Ванда рассмеялась, взяла свою шубу со стула и подошла к нему поближе.

– Ну вставай же! Что за дурацкий розыгрыш! Сюда идут рабочие сцены. Они должны передвинуть сцену, сменить декорации. Следующий акт – в Париже.

Все еще смеясь, она наклонилась над Владимиром и дотронулась до его плеча. Улыбка замерла у нее на губах. Она стремительно поднесла руку ко рту, как будто хотела подавить рвущийся наружу вопль.

Базиль быстро подошел к ней. Полина, Родней и Леонард стояли за его спиной, почти рядом. Темно-желтые глаза Ванды были широко раскрыты, она молча уставилась на Базиля.

– Он… мертв. – Вырвавшийся тяжелый вздох едва разделил два слова. Она закрыла глаза, покачнулась, осела и повалилась на сцену. Полина опустилась на колени возле Ванды, накрыла ее меховым манто, вытащила из ее сумочки стеклянный флакончик с нюхательной солью. К ним подошел рабочий сцены и сказал:

– Послушайте, нам нужно передвигать сцену…

Никто не обращал на него внимания. Все смотрели, не отрываясь, на человека, лежащего на кровати. Его полузакрытые глаза уже подернулись непрозрачной пленкой, а раскрытые губы были бледными и сухими. В уголке рта скопилась слюна, а в ней – капелька крови. Может, это был след от укола булавкой.

Базиль стащил с Владимира пунцовое стеганое одеяло, под которым он пролежал весь первый акт. Ручка хирургического ножа торчала в его груди как раз напротив сердца. Он не дышал. Пульса не было. Свисающая с кровати Рука одеревенела.

– Кто этот человек? – спросил Базиль, обращаясь к Роднею и Леонарду.

– Не знаю, – ответил Родней.

Леонард кивком головы дал понять, что и ему об этом ничего не известно.

– Я никогда в жизни прежде его не видел.

Рабочий сцены выступил вперед.

– Я не знаю этого парня. Он здесь никогда не был. Что с ним?

– Мертв, – медленно и тихо проговорил Базиль. – вероятно, убит. Немедленно сообщите в полицию.

– Ну а как же представление?

На его лице промелькнуло что-то вроде гримасы.

– Это как раз тот случай, когда представления не будет…

Он посмотрел на часы.

– Сейчас девять часов сорок минут… и…

– Минутку, – перебил его Родней, – на моих девять тридцать…

– Ваши отстают.

Леонард, взглянув на свои, сказал:

– Сейчас ровно без двадцати минут десять. Доктор прав.

– Ладно, разделим разницу пополам. Сообщите в участок, что труп обнаружен где-то около 9.35.

– Ради всего святого, объясните, что здесь произошло!

Смуглый, полный, низенький человек, которого, казалось, чем-то до предела нашпиговали и покрыли жирным лаком, в огромном возбуждении большими прыжками мчался по сцене.

– Что вы здесь делаете? – вопросительно уставился он на Базиля. – Я – Мильхау, продюсер, и должен попросить вас как можно скорее убраться со сцены. Рабочие из-за вас не могут повернуть сцену и помен…

Он осекся и, не отрываясь, смотрел на ручку ножа, торчащую из груди Владимира.

– Что это? А? Розыгрыш?

– Нет. Все на самом деле.

– Боже мой! – взвыл Мильхау, выламывая свои пухлые ручки.

– Кто этот актер? – спросил Базиль.

– Какой он актер! Он – не актер! Боже мой!

– Тогда кто же он? И что ему было здесь нужно?

– Не знаю.

Базиль начинал терять терпение.

– Вы утверждаете, что вы продюсер пьесы, в которой вот этот человек играл роль Владимира, одновременно вы уверяете, что он – не актер и что вы даже не знаете, кто он такой!

– Совершенно верно! – подтвердил Мильхау. – Я понимаю, что это звучит глупо. Но я могу все объяснить. У Владимира по пьесе нет никаких реплик. И ему не нужно ничего и никого играть. Он должен просто тихо лежать в глубине сцены в полутьме и изображать мертвого. Зачем для этого быть актером? Совсем не актеры играли в подобных обстоятельствах в других театральных постановках и даже в кино! Поэтому его имя и не упоминается в программке. Когда Сара Бернар играла Федору в Париже, то роль Владимира, если вы можете назвать это ролью, обычно играли ее друзья, которые вовсе не были актерами. Представляете, однажды на кровати во время спектакля весь первый акт пролежал сам Эдуард VII, и никто во всей публике не узнал английского монарха! Золотая молодежь в Париже устраивала грандиозные скандалы и даже драки из-за права получить у всех на виду поцелуй Бернар на сцене – почувствовать пронизывающее возбуждение подмостков, практически ничего не делая. Когда Ванда узнала об этом, она захотела пригласить одного из своих поклонников сыграть роль Владимира на премьере. Я ничего не имел против. После нашего разговора я напрочь позабыл об этом. Во время репетиций мы обходились манекеном. Думаю, что она пригласила его, но, говорю вам, как перед богом, я понятия не имею, что это за человек!

Глава четвертая

РЕПЛИКА В СТОРОНУ

Огромные руки-стрелки на циферблате часов на небоскребе, прославляющие тилберский чай, показывали десять часов пятьдесят минут, когда длинный черный лимузин свернул с Бродвея на 44-ю Западную улицу. Толпа была настолько густой, что автомобиль полз, как черепаха, проталкиваясь вперед на дюйм-два после каждой вынужденной остановки. Конный полицейский, свесившись с седла, заорал на шофера: «Что, тебя не касается?» Но он мигом осекся, стремительно приложив ладонь к козырьку фуражки, когда бледный луч от уличного фонаря упал на строгий профиль человека на заднем сиденье. «Сюда, инспектор!» Он пришпорил лошадь, грубо осадил толпу, освобождая место для проезда. Автомобиль остановился у самого начала переулка. Дверца открылась, и хорошо сложенный, крепко сбитый, высокий, отвечающий всем профессиональным требованиям нью-йоркской городской полиции человек вышел на тротуар. Его глаза живо забегали, внимательно изучая переулок, дома и гудящую толпу. Затем, словно еще сильнее сгорбившись под тяжестью свалившейся на него новой ноши, инспектор Фойл зашагал вниз по переулку, направляясь прямо к служебному входу Королевского театра.

Возле входа его встретил молоденький лейтенант из криминального отдела и лично проводил на сцену. Занавес был поднят, театр пуст. Ярко освещенная огнями рампы сцена вместе с двумя рядами ослепительных фонарей над головой казалась явным абсурдом – как будто все здесь было приготовлено для второго акта какого-то затасканного детектива. Помощник эксперта по судебной медицине склонился над неподвижной фигурой человека, лежащего на кровати в алькове, в глубине декораций. Сидящий за столом на переднем плане полицейский что-то стенографировал в своем блокноте. Дактилоскопист суетился со своими линзами и различными трубочками возле серебристого самовара, у набора чайных чашек из севрского фарфора. Полицейский-фотограф настраивал камеру, направляя ее из-за кулис на сцену. Несколько сыщиков сличали план декораций, выполненных художниками, с архитектурным планом здания, внимательно изучая каждый квадратный сантиметр настоящего и бутафорского дерева.