Для Гадо. Возвращение

В дверь позвонили. Потом ещё и ещё. «Ну вот и собаки», — подумал я и уткнулся лицом в пол.

Меня охраняли так, словно я был премьер-министром. Два здоровенных мента не отходили от палаты ни на шаг, ещё один находился рядом со мной. Сразу после ареста меня повезли в вольную больницу, где врач извлек из моей ноги пулю. Операция была несложной, но все же это была операция. Я проспал целые сутки.

Мне не сказали, сколько времени я пробуду в больнице, но я знал и сам — еще день или два. Затем — тюремный лазарет, так спокойней для ментов. В палате никого не было, только я и мент. Я попросил у него закурить, но он отказал, сказав: «Не положено». Тогда я заорал, «показал ему зубы», это подействовало.

Было около пяти утра, на улице еще не рассвело. Я лежал на койке и не мог сосредоточиться. С чего начать? Через несколько часов здесь будет следователь прокуратуры, еще раньше подкатят оперативники. Первый вопрос, конечно, о судьбе, это их сейчас интересует больше всего. Отпираться уже нет смысла… Успокою, скажу, что жив, а там посмотрим. Анжела по-своему помогла мне — прострелила ногу. Худо-бедно, но теперь в моем распоряжении есть некоторое время. Они не станут истязать лежачего раненого, побоятся. Да и держать меня сейчас в городской «конторе» нельзя, не тот случай. Только тюрьма, больничка. Рыпаться мне некуда, нога… Но почему такая усиленная охрана? Видимо, боятся, что кто-то подъедет, заберёт. Это хорошо, пусть думают, что я настоящий мафиози, сейчас модно называть всех именно так. Но как невыносимо лежать! Скорей бы утро. Я немного поболтал с ментом и попросил у него обезболивающее.

— Я не врач, у меня нет, — снова отмахнулся он. Затем подумал и выглянул в коридор, поговорил со своим напарником. — Сейчас придёт сестра, погоди.

Минут через двадцать мне что-то вкололи, боль в ноге стихла. Мои мысли незаметно закружились вокруг Анжелы. «Несчастная девка, завтра она будет сожалеть о содеянном и проклинать себя. Но это будет завтра». Я уже не питал к ней особого зла и не дышал ненавистью, отлегло. Я не винил ни себя, ни ее, просто так должно было быть. Должно и случилось. Она не я, я не она, к чему «шифровать»? Человек непредсказуем, увы. Лишний раз убедился в этом. Я не волновался и не переживал, но мне было чертовски интересно знать, что же будет дальше. Думать о тюрьме? Увольте! Так я не как, а дома. За три прошедших года вряд ли что изменилось, ну разве что туго со жратвой. Для меня это не проблема, уж как-нибудь.

Я был похож на человека, который следит за жизнью героя в романе. Я болтал сам с собой, восторгался или презирал того, «другого», а когда жалел его, вспоминал, что это я. Да, я не боялся терять, и это качество давало мне силы. По-настоящему не боялся, а не только на словах. Когда-нибудь я научу этому и других, многих. Я скажу им: «Люди, не бойтесь терять и не дорожите имеющимся. Все возвращается, еще как. От хорошего вы неизбежно получите плохое, от плохого — хорошее». Мне, конечно, не поверят — рецидивист, но я обязательно скажу. Если даст Бог. Ещё я скажу им, что самые лучшие мысли приходили ко мне в отхожем месте. И тогда ты, как очумелый поэт, срываешься вон и, застёгивая на ходу брюки, летишь записать «высиженное». Права была Ахматова… Постеснялась сказать прямо — женщина. Мне некого стесняться, я вне закона, я могу говорить все, что хочу, я — волк, волк-одиночка. Жизнь только начинается, настоящая жизнь. Трудности подстегнут мой ум, а нужда и лишения тронут сердце. Я снова буду жить, жить, а не прозябать в комфорте. Бред! Я лгал сам себе, хотя в моей лжи была и солидная доля правды. Нельзя стать счастливее, чём дано, нельзя пострадать более, чем отпущено. Другой голос вопил, что я идиот, что уже через месяц я буду горько сожалеть и проклинать судьбу. Снова с тоской смотреть в зарешеченное окошко и вспоминать жизнь на воле. Другая жизнь. Во мне по-прежнему продолжался какой-то нечеловеческий, жуткий процесс самоутверждения, и от этого процесса не было спасения. Ввергнуть себя в пучину, чтобы снова ползти, цепляться и умирать каждый день! Что бы я сам подумал о таком человеке? Не знаю, я ничего не знаю. Моя голова не очень хорошо соображала после наркоза, ныла и нога. Боль уходила только на время и снова возвращалась. Скорей бы утро, скорей!

Тара ничего не знает и неизвестно, смогу ли я ему сообщить о себе. Возможно, услышит сам, по радио или из газет. Напишут, распишут, менты не забудут и себе добавить пару очков. Я так их ненавидел, что даже начал уважать! Уважать и понимать. Мент и бандит — две стороны одной медали. Они только с виду разные, а на самом деле и тот и другой творят зло, один — во имя других, другой — во имя себя. Но ведь эти «другие» — такие же люди, как и я, и, если бы менты жили во имя бандитов, они бы грешили точно так же, как и в первом случае.

Мой охранник клевал носом, но держался. Он понимал, что я никуда не убегу, не смогу. Неизвестно, кому из нас было хуже.

Оперативники пожаловали ко мне около девяти. Это были не простые мухоморы, а птицы более высокого полета. Три человека. Старшему из них было за сорок. Седоватый тип с усталыми глазами. Мы встретились с ним взглядом, и он «взвесил» меня в два счета, впрочем, как и я его.

— Игорь Владимирович, — представился он, не называя своего чина и должности. Затем достал удостоверение и крутанул его перед моими глазами.

— Добро пожаловать, — мрачно пошутил я, приподнимаясь на постели. Двое присели рядом, но скромно помалкивали.

— Андрей Андреевич, — начал седой «заезд с червей». — Я знаю о вас более чем достаточно и потому не собираюсь терять время на ерунду и формальности. Нас интересует судья Пырьев… Пока только он. Выясняем этот вопрос и оставляем вас в покое. Вас устраивает такой поворот дела или?..

— Да, — ответил я. — Но мне бы хотелось выяснить и другой… К примеру, кто такой этот ваш Пырьев?

— Мы моментально переведем вас в другое место и отыщем способ, как восстановить вашу ослабшую память. Поверьте, это не так сложно, — заверил он. — Особенно с нашими полномочиями.

— Не верю. Как вас по отчеству, подзабыл?

— Игорь Владимирович.

— Не верю, Игорь Владимирович. Я ранен, и единственное, что вы можете сделать в том «месте», так это лишить меня сна. Голос выдает вашу растерянность, голос. Возьмите чуть ниже, вы же меня знаете…

В его глазах промелькнули искры ненависти, но он мгновенно погасил их.

— Где Пырьев? — спросил он о том же.

— Жив. Вы это хотели услышать? Жив и дальше будет жить, — добавил я.

— Вы гарантируете?

— Процентов на девяносто пять. А если не будете наседать и гнать жути, то и на все сто. Устраивает?

Он утвердительно кивнул.

— Мне нужен адвокат, — заявил я. — Я бы хотел видеть в его руках справку о, так сказать, состоянии моего здоровья. Побоев нет, пуля извлечена, находится в сознании. Подпись врача и печать, больше ничего.

— Не морочьте мне голову. Есть десяток способов лишить вас здоровья и без внешних признаков.

— И даже жизни, — добавил один из молчавших.

— Вот-вот, — согласился седой. — Ваше прошлое нас не интересует, этим займутся другие. Нам нужен Пырьев. Вы говорите нам, где он, мы гарантируем вам нормальный выезд в тюрьму.

— Понимаю… Обстоятельства изменились, Игорь Владимирович, обстоятельства… Сейчас я и при желании не смогу сказать вам, где он, да и желания вроде бы нет. Не знаю, — развел я руками.

— Тогда назови имена подельников, — подал голос третий. — Остальное — наша забота.

— Записывай, у них очень длинные фамилии, — огрызнулся я, смерив наглого штемпа презрительным взглядом. Тот враз осёкся.

— Хорошо… — Седой быстро переваривал информацию и действительно не терял времени зря — искал приемлемый вариант.

В подобной ситуации менты в полном смысле беспомощны. Это только в книгах майоры могут все, I в жизни чуток иначе. Показания дает тот, кому выгодно их дать, кому хоть что-то, но светит. Еще по неопытности и из-за страха. А что могло светить мне? Я не боялся доказательств и не надеялся на чудо. Выбивать — вот вариант, пригодный для многих. Выбивать. Доказывать и искать — слишком долго, неблагодарный труд, выбить — дело минут или часов.