Служащий криминальной полиции

На Александеринкату выходят также помещения старшего дежурного констебля и картотеки. А во двор выходят кабинет дежурного комиссара и приемная, где в ожидании своей очереди, среди клубов табачного дыма, пота и винных испарений сидят вызванные на допрос свидетели, а также мелкие преступники. Комнаты соединены между собой узкими запутанными коридорами. Каменные плиты, которыми выложены полы, изрядно износились; к тому же они на несколько сантиметров выше полов в комнатах. Все помещения страшно захламлены и замусорены, чего не в состоянии скрыть производимый время от времени дешевый ремонт. Кроме того, ряд помещений находится в смежных и соседних строениях, поэтому образовался неповторимый лабиринт из дверей и перегородок, который по своей запутанности и сложности мог поспорить с органами пищеварения крупного рогатого скота.

Кабинетом для личного состава подразделения служила комната площадью около тридцати квадратных метров. Ее окна выходили на Софиянкату; здесь уживались спешка и ожидание, сигаретный дым и запах пылающих в печи дров. В кабинете вечно царили шум и гам. Только в предрассветные часы тут слышался стрекот пары пишущих машинок, а в остальное время разговоры, смех, телефонные звонки, стук дверей, болтовня телевизора и шум уличного движения создавали такой грохот, что никого в отдельности невозможно было услышать. Дежурные работники сидели за письменными столами, расставленными вдоль стен, под окнами, и строчили на машинках свои донесения.

Ход расследования вырисовывается постепенно, шаг за шагом, обретая свое жесткое документальное воплощение иногда на двух, иногда на пяти страницах, после чего начинается длительное следствие, а затем и судебный процесс. Некоторые дела, доведенные в этой спешке до конца, попадают в Верховный суд, однако большинство — в папки без названий или с очень коротким — «темные».

Харьюнпя сидел за одним из столов в отделе по борьбе с насилием. Стол был последним в ряду; около него находилась дверь, ведущая в помещение для отдыха дежурных. Рядом было единственное открывающееся окно.

В отсутствие Харьюнпя поступила информация о новом происшествии, о чем ему своевременно сообщили по радио, но по вышеизложенным обстоятельствам это не достигло цели. Сообщение поступило из больницы Мейлахти. Покойник, мужчина, умер во время операции, когда ему удаляли опухоль с сердечной сумки. Все необходимые для заключения сведения Харьюнпя получил по телефону.

В спешке и шуме было трудно сосредоточиться. Ход мыслей Харьюнпя неоднократно прерывался, предложения получались тяжелые и неуклюжие, он измучился, стирая резинкой опечатки на всех пяти экземплярах своего рапорта. Печатая, он то и дело посматривал на специальный настенный телефон в ожидании звонка, в этом случае на передней панели загорится зеленый сигнал срочного вызова и дежурный сообщит об очередной поножовщине. Был понедельник, и город томился от послепраздничного похмелья. А это влекло за собой различные осложнения, и пара ножевых ударов представлялась вполне естественной. При каждом звонке Харьюнпя вздрагивал и поднимал голову, с минуту ждал, затем с облегчением продолжал свой рапорт, ибо вызывали кого-то другого. А кроме того, его тревожило что-то связанное со смертью Эдит Рахикайнен. Он не мог объяснить себе, что именно, но был уверен, что это не имело непосредственного отношения собственно к происшествию или к его расследованию.

Рапорты были готовы только в начале восьмого, что не делало чести Харьюнпя: слишком много времени у него ушло на два обычных документа. Он вытащил сигарету; по правде говоря, ему вовсе не хотелось курить, но он закурил, чтобы чем-то занять себя. Погасив спичку, Харьюнпя откинулся на стул, втянул дым глубоко в легкие и выпустил его через ноздри. Во время ночного дежурства он курил так много, что к утру язык немел и не ощущал вкуса. Полузакрыв глаза, Харьюнпя лениво прислушивался к шуму и гаму в комнате. Группа по расследованию краж жила в вечной спешке, и, хотя дежурило там всегда по три человека, они были вечно в разъездах. В разгар работы у «ворюг» один рапорт находился в пишущей машинке, четыре ждали своей очереди на столе, а потерпевший — иной раз и двое сразу — сидел в приемной. И вдобавок ко всему дежурный вызывал кого-нибудь на очередной выезд. Напряжение получалось несоразмерное, особенно если учесть, что у работников других подразделений часто выдавалось время посмотреть телевизор и даже поспать.

Нагрузка у «ворюг» была прежде всего физическая: спешка, беготня до одурения, быстрое расследование дела и переключение на следующее. В Насилии же нагрузка была иной — внешне почти незаметной, но постоянное напряжение не давало покоя даже дома, сказывалось на сне. Его порождала специфика работы: сбор клочьев человеческого тела на железнодорожных путях; год за годом освидетельствование покалеченных людей и трупов; общение с глубоко несчастными людьми и оказание им помощи. Это тягостное состояние постепенно становилось нормой. Особенно остро ощущалось оно после того, как человеку удавалось какое-то время побыть вне Насилия, хотя объяснить почему — невозможно; просто словно какая-то сила ослабляла свою хватку и влияние на мысли и все твое существо.

Харьюнпя часто пытался осмыслить это состояние. Поначалу ему казалось, что он единственный из сотрудников, кого подавляет это напряжение, и почти уверился, что избрал не тот жизненный путь. Однако со временем выяснилось, что и остальные работники испытывают то же самое. Просто каждый старался скрыть свое состояние, и это было естественно, ибо никто не хотел прослыть слабаком во мнении других. У каждого, кроме того, был свой способ преодоления этого напряжения. Почти каждый чем-то увлекался: один возился с автомобилем, другие занимались спортом или охотой, но большинство в головой уходило в семейную жизнь. Домашние дела настолько преобладали в мыслях сотрудников, что постороннего очень развлекли бы жаркие споры мужчин о достоинствах той или иной стиральной машины или детских пеленок. Исключение составляли те, кто оказывался неспособным подобрать ключ к разрядке. Со временем у них начиналась депрессия и они исчезали из Насилия.

Харьюнпя сомкнул было глаза, но тут же подумал, не позвонить ли домой. Звоня с работы, он почти ни о чем не мог говорить с Элизой, и беседа всегда сводилась к обмену пустыми фразами — «ну как там», «ну что там». В заключение Элиза диктовала ему длинный список продуктов, которые надо купить на рынке, а Харьюнпя ненавидел покупать продовольствие, потому что торговцам удавалось всучить ему товар но самой дорогой цене или продать гнилье. Харьюнпя не любил звонить с работы также и потому, что в полицейском телефонном центре — почти музейной редкости — переговоры переплетались и путались. Именно в тот самый момент, когда хотелось сказать жене что-то интимное и нежное, на линии слышался издевательский смешок или кто-то громко спрашивал, не нашлись ли наконец рождественские свечи, украденные с чердака Лофгрена. Единственно, что побуждало его звонить, — это желание услышать взволнованно-торопливые слова привета и дрожащие от напряжения пожелания доброй ночи Паулы. Харьюнпя сделал последнюю затяжку и сунул остатки сигареты в автомобильный поршень, служивший пепельницей. Тут же он вспомнил, что Элиза всегда осведомляется, спокойно ли проходит дежурство. Если он отвечал утвердительно, то в следующие полчаса обязательно случались по крайней мере две драки с поножовщиной. При мысли о поножовщине Харьюнпя пробрала дрожь. Он снова опустился на стул, получше загасил сигарету и огляделся по сторонам. Никто не смотрел на него. На панели дежурного телефона не светился сигнал. Страх исчез так же быстро, как и возник. Харьюнпя стало сначала неловко, но он тотчас убедил себя, что сможет провести любое расследование не хуже кого угодно. И успокоился, ибо знал, что так оно и будет.

Поднимаясь со стула, Харьюнпя подумал, что если уж чему-то неприятному суждено произойти, то оно произойдет. Он подумал также, что никакими пожеланиями не изменить естественного хода событий. Напрасно тревожить себя загодя, лучше принимать каждую минуту такой, какой она оказывается, и приступать к исполнению своих обязанностей, когда в этом возникнет необходимость. Под прикрытием письменного стола Харьюнпя приоткрыл портфель, сунул руку в его карман и кончиками пальцев нащупал фигурку фарфорового слоненка. Переложив маленькое коричневое создание в боковой карман пиджака, он почувствовал себя спокойней. Он все же решил позвонить домой: уж очень ему захотелось услышать голосок своей дочурки. Он быстро направился к дощатой кабине, где лучше было слышно и не так мешал кабинетный шум. Он спешил добраться до телефона прежде, чем раздастся очередной звонок и кто-нибудь спросит, можно ли принести задержанному Ниеменену сигарет и соленых орешков.