Медовый месяц в улье

Он испытал невыразимое облегчение, когда увидел, что такси прибыло, и убедился, что ни один газетчик не восседает на запасном колесе и не прячется в автомобиле поодаль.

– Вот и мы, Бантер. Все в порядке? Молодец. Я сяду за руль. Ты точно не замерзнешь, Гарриет?

Мистер Бантер подоткнул плед вокруг колен невесты.

– Ваша светлость не забудет, что мы перевозим портвейн?

– Я буду вести так осторожно, как будто это грудной младенец. Что это там на пледе?

– Несколько зерен, милорд. Я позволил себе убрать из ручной клади примерно один и три четверти фунта зерна, а также некоторое количество разнообразной обуви [41].

– Это, должно быть, лорд Сент-Джордж, – сказала Гарриет.

– Скорее всего, миледи.

Миледи – она никогда всерьез не думала, что Бантер признает ее новое положение. Кто угодно, только не Бантер. Но он, по-видимому, принял ее. А раз так, то невероятное действительно сбылось и она в самом деле замужем за Питером Уимзи. Она сидела и смотрела на Питера, пока автомобиль плавно скользил, временами ныряя в поток. Четкий орлиный профиль и узкие ладони на руле уже давно были ей знакомы, но сейчас это были лицо и руки незнакомца. (Св. Петр с ключами от рая и ада… Писательская привычка ко всему подбирать литературные аллюзии.)

– Питер?

– Да, милая?

– Я просто хотела проверить, узнаю ли я твой голос, – твое лицо почему-то стало чужим.

Она увидела, как дернулся угол его вытянутого рта.

– Я не похож на себя?

– Да.

– Не беспокойся, – невозмутимо ответил он. – Утро вечера мудренее.

Гарриет была слишком опытна, чтобы удивиться, и слишком честна, чтобы изобразить недоумение. Она вспомнила, что произошло четыре дня тому назад. Он привез ее домой после театра, они стояли у камина, и она что-то сказала, смеясь, – обычную ерунду. Он обернулся и произнес, неожиданно хрипло:

– Tu m’enivres! [42]

Сочетание слов и голоса ударило как молния, показав прошлое и будущее в одной огненной трещине, от которой было больно глазам и за которой последовала густая, черная, бархатная темнота… Когда их губы нехотя расстались, он сказал:

– Прошу прощения, я не хотел будить весь зоопарк. Но, черт побери, я рад, что он есть и в нем нет облезлых тигров.

– Ты думал, что во мне проснется облезлый тигр?

– Я думал, что он, возможно, будет слегка недоверчив.

– Чего нет, того нет. Похоже, тигр совершенно новый. Раньше у меня его не было – было только доброе отношение к животным.

Питер продекламировал:

Кажется, никто другой не подозревал о существовании тигра, подумала Гарриет, кроме, конечно, старика Поля Делагарди, от чьего язвительного взгляда ничто не укроется.

Последней фразой Питера было:

– Я полностью выдал себя. Никогда не мог найти для этого ни английских слов, ни английских женщин. Кроме одной. Вот все, что я могу сказать в свое оправдание.

Огни Лондона постепенно оставались позади. Автомобиль разгонялся. Питер оглянулся через плечо:

– Бантер, мы не нарушаем сон младенца?

– В данный момент сотрясения крайне незначительны, милорд.

Эта мысль пробудила ассоциации.

– К слову о детях, Гарриет. У тебя есть твердое мнение по этому вопросу?

– Честно говоря, не знаю. Я выхожу за тебя не ради детей, если ты об этом.

– Слава богу! Не хочется рассматривать себя – или быть рассматриваемым другими – в этом сельскохозяйственном свете… Ты не особенно любишь детей?

– Детей вообще – нет. Но не исключаю, что когда-нибудь захочу.

– Своих?

– Твоих.

– А! – сказал он, немного ошарашенный. – Я понял. Это несколько. Ты когда-нибудь задумывалась, какой из меня будет отец?

– Я это точно знаю. Легкомысленный, извиняющийся, сомневающийся, обожаемый.

– Если я и сомневаюсь, Гарриет, то исключительно из-за глубокого недоверия к себе. Наш род уже довольно старый. Есть Сент-Джордж, совершенно бесхарактерный, и его сестра, совершенно безжизненная, не говоря о следующем за Сент-Джорджем и мной наследнике, он наш четвероюродный брат и совершенно безумен. И если ты вспомнишь, что я сам, по словам дяди Поля, весь – нос и нервы.

– То вспомню и как Клэр Клэрмон сказала Байрону: “Я навсегда запомню мягкость твоих манер и необузданную оригинальность твоих черт”.

– Нет, Гарриет, я серьезно.

– Твой брат женился на двоюродной сестре. А вот твоя сестра вышла за простолюдина, и с ее-то детьми все в порядке. Ты ведь не один этим займешься, а я отнюдь не голубых кровей. Что не так со мной?

– С тобой все в порядке, Гарриет, ты права. Ей-богу, права. Проблема в том, что я боюсь ответственности и всегда боялся. Милая, если ты хочешь и готова рискнуть…

– Не думаю, что это такой уж большой риск.

– Хорошо. Тогда решай сама. Если захочешь и когда захочешь. Когда я спрашивал тебя, я скорее ожидал услышать “нет”.

– И ужасно боялся, что я скажу: “Да, конечно!”

– Ну, пожалуй. Я не ожидал услышать то, что услышал. Очень смущает, когда тебя принимают всерьез – как человека.

– Но, Питер, если оставить в стороне мои чувства и твои кошмарные видения горгон-близнецов, девятиглавых гидр и других неведомых зверушек – ты сам хотел бы детей?

Ее позабавила борьба эмоций на его застенчивом лице.

– Такой эгоцентричный болван, как я, – сказал он наконец, – разумеется, хотел бы. Да. Да. Одному небу известно почему. Почему этого вообще хотят? Чтобы доказать, что ты тоже это можешь? Чтобы можно было хвастаться “моим мальчиком в Итоне”? Или?..

– Питер! Когда мистер Мёрблс составлял это твое чудовищно огромное завещание после нашей помолвки.

– Ох, Гарриет!

– Как передается твоя собственность? В смысле недвижимость?

– Ладно, – простонал он, – скелет выходит из шкафа. Майорат. Признаюсь. Но Мёрблс твердо убежден, что мужчина. Да перестань ты хохотать, черт побери, я не мог переспорить Мёрблса! И он сделал распоряжения на все случаи жизни…

Городок с широким каменным мостом и отражения огней в реке навевали еще свежие воспоминания о сегодняшнем утре. Закрытый автомобиль вдовствующей герцогини, которая скромно села рядом с водителем, сама Гарриет в золотом платье и мягкой меховой накидке и Питер, торжественный до нелепости, во фраке, с гарденией в петлице, старается удержать на колене шелковый цилиндр.

– Гарриет, мы пересекли Рубикон. Не раскаиваешься?

– Не более, чем когда мы той ночью плыли вверх по Черуэллу, встали у дальнего берега и ты задал тот же вопрос.

– Слава богу. Так держать, милая. Осталась еще одна река.

– Да, река Иордан.

– Если я тебя сейчас поцелую, я потеряю голову и с проклятым цилиндром случится что-нибудь непоправимое. Давай будем чужими и воспитанными, как будто мы и не женаты вовсе.

Еще одна река.

– Мы подъезжаем?

– Да, вот Грейт-Пэгфорд, где мы жили. Смотри! Вон наш старый дом с тремя ступеньками – там и теперь живет врач, в приемной горит свет. Через две мили поворот направо в Пэгфорд-Парву, а оттуда еще три мили до Пэгглхэма, дальше резко налево у большого амбара и прямо по дороге.

Когда Гарриет была совсем маленькая, у доктора Вэйна была двуколка, как у врачей в старинных романах. Гарриет много раз проезжала по этой дороге, сидя рядом с ним; иногда ей понарошку давали подержать вожжи. Потом появилась машина – маленькая и шумная, совсем не такая, как этот плавный длиннокапотный монстр. Доктор должен был выезжать на обход заранее, чтобы оставить запас времени на случай поломки. Вторая машина была более надежная – довоенный “форд”. Гарриет научилась его водить. Если бы отец был жив, ему бы сейчас было под семьдесят – и его странный новоиспеченный зять звал бы его “сэр”. Удивительно: возвращаешься домой – и не домой. Вот Пэгглхэм, где жила пожилая дама с ужасными ревматическими руками, миссис… миссис… миссис Уорнер ее звали – ее-то, должно быть, давно уже нет.