Уайклифф разрывает паутину

Клиффорд нахмурился.

– Мистер Иннес ко мне хорошо относится.

– Хорошо относится?! Он к тебе хорошо относится только потому, что платит тебе половину положенного, когда ты на него ишачишь. Вот тебе мой совет, сынок, держись-ка ты от этой семейки подальше!

Когда Ральфа Мартина увели в другой отсек штабного автобуса, Уайклифф занялся изучением карты, кнопками прикрепленной к перегородке. Чтобы как следует войти в курс расследования, он прежде всего должен был изучить местность, «поработать в поле», как сказал бы ученый-естественник. Просто допрашивать свидетеля или подозреваемого было для него все равно что посадить в клетку подопытного зверька. Это могло дать некоторое представление о поведении индивидуума в условиях стресса, но нисколько не помогало разобраться в мотивах его поступков, его реакции на окружающее, понять, какое место эта отдельная судьба занимает в хитросплетении судеб других людей.

Он повернулся к Керси.

– Эта семья на ферме, как бишь ее?… Трегеллес… Я хочу наведаться к ним. Потом поеду домой. Тебе буду звонить завтра утром.

Он прошелся по пирсу, пересек площадь, на которой располагались основные магазины, и свернул в одну из узеньких улочек, что вели прочь от гавани. Если бы обитатели этого городка, жившие в нем сто лет назад, вдруг воскресли, они без труда узнали бы его, каждое здание было бы им знакомо. Переход от рыболовства к туризму (слава Богу, еще не окончательный) не имел пока обычного всеразрушающего эффекта.

Сразу за городской чертой дорога пошла вверх, по левую сторону поля, по правую – деревья. Затем показался въезд в кемпинг с вывеской под аркой ворот: «Трегвитенский парк отдыха и туризма». За воротами открывался вид на холмы с террасами, где деревья и кусты практически полностью скрывали припаркованные передвижные домики.

Уайклифф вошел на территорию кемпинга, миновал магазинчик и службу размещения слева и жилой дом справа. Дорожка вилась меж холмов, а по обеим ее сторонам были размечены места для стоянки автобусов. Солнце все еще стояло над верхушками деревьев, но свет его уже стал золотым, предвещая безмятежный летний вечер.

Обитатели кемпинга уже вернулись к своим домикам на колесах, дети резвились в траве, их отцы, впрочем, тоже. Голоса радиоприемников беззлобно перекрикивали друг друга. Сквозь распахнутые двери Уайклиффу было видно, как женщины разогревали на туристических газовых плитках еду.

Прежде чем нырнуть в лесную чащу, дорожка превратилась в тропинку. Под деревьями сразу дохнуло прохладой. Солнечные лучи, разделенные ветвями на падающие колонны, создавали в абсолютной тишине атмосферу торжественности. Тропа раздваивалась: левое ответвление уходило вслед за ручьем, а правое взбиралось на пологий холм, где деревья стояли реже и из земли вылезали на поверхность поросшие мхом верхушки скал. Уайклифф двинулся вдоль ручья.

И почти сразу тропинка вывела его на просеку, а затем на большую поляну, ограниченную с одной стороны ручьем, а с другой – старой каменоломней. Камень добывали сверлами и динамитом из склона холма, одна сторона которого теперь была высокой отвесной стеной, опускавшейся в обширный пруд, образованный затопленной водой выработкой. На вершине холма кусты утесника цвели вторым цветением и выделялись яркой желтизной на фоне синевы неба, и хотя уцелевшие склоны холма были круты и каменисты, там тоже сумели укорениться на редких уступах кусты и даже небольшие деревца.

Поверхность пруда покрывали крупные пятна зеленой ряски, причем происхождение этого узора из зелени и темной воды имело только одно объяснение – здесь недавно поработал полицейский водолаз.

Местечко казалось мертвенно-тихим, как вдруг нагрянула стайка говорливых скворцов, птицы расселись было вдоль воды, но потом так же внезапно, словно по сигналу, сорвались в полет, суматошно мельтеша крыльями.

Уайклифф пошел дальше по тропе, которая постепенно взбиралась в гору, оставив позади и ручей, и каменоломню. Ветви деревьев на время вновь сомкнулись над головой, но вскоре опять расступились, а когда он достиг верхней точки, лес и вовсе кончился, уступив место невысоким живым изгородям, тропа перешла в полевой проселок. С этой точки местность открылась ему как на ладони. В окрестных лугах паслись телята и овцы. Слева от него на некотором удалении в сушу вдавался язык морского залива, а впереди и справа, насколько хватало глаз, тянулись поля, среди которых кое-где виднелись крыши домов или ферм да торчала одинокая верхушка церковной колокольни.

К деревянным воротам была приколочена вывеска: «Трегеллес». Рядом торчал столбик со стрелкой: «Тропа на Горран Хейвен». Стало быть, любой, кому нужно было в городок, по необходимости пересекал хозяйственный двор. Проезжая дорога, как он заметил, шла в обход фермы, и чуть подальше вдоль нее стояли еще, по меньшей мере, два дома, и только потом, через четверть мили, она сливалась с тропой.

Если Хильда Клемо пошла из Хейвена по тропе, до какого места она сумела добраться? До фермы? До каменоломни? А может быть, она по каким-то своим причинам свернула на проселочную дорогу в сторону шоссе?

Двор фермы устилали солома и разнородный мусор. Под шатким навесом были укрыты музейной ценности трактор и старенькая малолитражка «моррис-майнор». В мусоре ковырялись куры, а в двухъярусных клетках вдоль стены возились и попискивали кролики. Из дома выбежала всклокоченная черно-белая колли и огласила двор лаем, который перемежало злобное рычание. Вслед за собакой показался темноволосый крепыш с щеками цвета наливных яблок.

– Вам что-то нужно, мистер?

В нем не было ни намека на агрессию; он даже говорил с мягкой, несколько заискивающей интонацией.

– Это дорога на Горран Хейвен?

– Да, но здесь мало кто ходит. Все больше по берегу…

– И все-таки Хильда Клемо в субботу днем прошла мимо вас.

В карих глазах мелькнул страх.

– Ежели вы из газеты, так я ничего не знаю, мистер.

– Нет, я не из газеты. Старший инспектор Уайклифф, – он махнул своим удостоверением. – Ваша фамилия Рул?

– Да… Рул, – признал молодой человек после мгновенного замешательства.

Но и в дальнейшем его смятение ощущалось: он не знал, как себя вести и что говорить.

– Полицейские уже были тут вчера… И еще сегодня утром… – Он безуспешно старался найти вежливую формулу, чтобы объяснить бессмысленность нового визита. – Все здесь облазили, но ничего не нашли… А Хильда… Она, должно быть, пошла другой дорогой.

Он энергично закивал сам себе в подтверждение.

– Точно, так она и сделала.

Последняя фраза прозвучала мольбой о пощаде.

– Какой другой дорогой?

Этот вопрос его добил; он быстро оглянулся, ища поддержки, но никто не пришел на помощь, и тогда, совсем уже тускло, он сказал:

– Вам лучше зайти и поговорить с мамой.

Уайклифф последовал за ним в кухню (до чего же неуютный домишко!), где сухонькая седовласая женщина мыла в фаянсовом тазу посуду.

– Тут еще один из полиции…

Женщина, которая не сразу заметила их появление, теперь обернулась, вытерла руки влажным грязноватым полотенцем и сказала:

– Полиция у нас уже в третий раз. Но мы ведь сказали все, что могли. Что мы ничего не знаем.

У нее был хрипловатый голос, и слова она цедила медленно, как человек, чуждый многословия. Ее сын стоял у самой двери. Он достал из кармана перочинный ножик и теперь ритмично открывал одно из лезвий, а потом отпускал, и оно пружинисто, с громким щелчком возвращалось на место.

– Если ваша племянница пошла в субботу домой через поля, она должна была пройти через двор вашей фермы.

– Возможно, и так, но только это не имеет значения. Мы-то ее не видали.

– Где были вы оба примерно в пять пополудни?

Джейн Рул стояла совершенно неподвижно, без всякого выражения на лице – ни один мускул не дрогнул. Нечасто ему встречались люди, способные вот так окаменеть. Даже когда она заговорила, двигались, казалось, одни губы.