Седьмой ключ

— Доброе утро! Машенька, как спалось на новом месте?

— Ой, замечательно! Спала как убитая. Тут такой воздух… У меня под окнами куст жасмина расцвел.

— Да, — Сережа улыбался, — вчера к вечеру и расцвел — как подарок к Манюниному приезду.

— Удивительно, — заметила Вера, — чтобы одновременно яблони цвели, черемуха, сирень и жасмин… Они же расцветают по очереди.

— Это все май, — Веточка почему-то вдруг помрачнела! — Какой-то загадочный май.

— Так вперед, чтобы разгадать все загадки! — устремилась по тропинке Манюня, увлекая за собой Ветку.

И они отправились в путь.

По лесу шли минут двадцать, пересекли шоссе, за которым, точно пестрое стадо, теснились сарайчики, крытые чем попало — где ржавым железом, где рубероидом, где досками, настеленными кое-как. Крапива, лебеда, одуванчики, рытвины и ухабы, крошечные огородики с ровными всходами зелени. Справа, чуть подальше, виднелся искрящийся пруд и старый заброшенный парк. А впереди — мост через речку, за которым, собственно, и начинался поселок, разросшийся вокруг прядильной фабрики.

Клязьма — речка невеликая, но довольно быстрая, по воде русалочьими волосами стелются водоросли, на косогоре по левому берегу двух-трехэтажные домишки, выкрашенные в грязно-розовый цвет. Возле речки в зеленой траве козы пасутся. Рядышком, расстелив одеяло, загорают девчонки. Белье на веревках сохнет. Мотоциклисты с треском распугивают тишину.

Перешли через мост, в поселок вступили. Вдоль шоссе кренятся старые клены, на асфальте дымится свежий лошадиный помет. Трехэтажные довоенные домики, в палисадниках — чахлые немощные цветы. Гастроном. Сберкасса. Аптека.

— Ну что, зайдем в магазин? — предложила Вера.

— Нет, подальше пройдем, там на горе еще несколько магазинчиков — они лучше. Я тут был уже, знаю, — сказал Сережа. — А на площади у ворот фабрики прямо с машин торгуют — там все дешевле. И выбор больше. Хлеб, яйца, мясное, молочное всякое… В прошлый раз даже рыбешку копченую продавали. Вку-у-усная!

Увлекая вперед свою девичью команду, Сергей говорил, что для него в этом поселке кроется какое-то особенное очарование — будто отстала Свердловка от потока кипящего времени, сохраняя свою патриархальную тишину и неспешность, прикрытую палисадничками и огородами, раскинутыми по берегам Клязьмы.

— Конечно, — замечал он, — это только видимость — здесь пьянствуют и скандалят почище, чем в городе, но внешняя беспечальность все так же окутывает этот поселок, словно незримым пологом.

Миновали небольшую площадь с памятником погибшим в войну. И вправду — кругом торгуют. Однако решили сначала все осмотреть, а на обратном пути продуктов купить. И стали подниматься в гору.

На горе — больница. Деревянное темное здание в два этажа, совсем не похожее на больницу. Ни машин «скорой помощи», ни толчеи в дверях… Во дворе на травке — позабытый трехколесный велосипед. Тишь да гладь. На окнах — белые занавесочки. У входа аккуратно расстелена чистая тряпочка. Две девчонки на велосипедах выехали из-за угла деревянного больничного корпуса и со смехом на полном ходу покатили вниз, под уклон.

— Пап, а что здесь раньше было, когда еще фабрики не было? — спросила Манюня.

— Не знаю. Наверное, просто деревня.

— Не может быть. Уж очень место красивое: холмы, обрывы, река петляет — вон она где виднеется, значит, огибает Свердловку полукольцом. А леса какие там, за рекой, глядите!

— Да, тут кругом леса, и вон там, за высоковольтной линией, — подхватила Веточка. — Ой, мам, какие леса! Там, наверное, всякие звери водятся. Лисы и лоси. Может, и кабаны.

— И волки. У-у-у-у! — завыла Вера, делая страшные глаза. — Да, леса здесь бескрайние. И, видно, грибов тьма-тьмущая.

— Это мы через месяцок проверим, — Сергей Алексеевич озирался по сторонам. — Ну что, похоже мы приближаемся к хозяйственному магазинчику. Вам там ничего не нужно?

Справа показалась простая рубленая изба с вывеской «Хозяйственный магазин».

Сережа с девочками остались на улице, а Вера скрылась в дверях. Вскоре она появилась, потрясая пластмассовым тазиком и эмалированным ведром, из которого высовывался растопыренный веник.

— Знатная добыча! — поздравил ее Сережа.

— А тут еще: посмотрите… — Вера раскрыла вместительную полотняную сумку, висевшую через плечо. — Две кастрюли, солонка и заварной чайник!

— Здорово! — Ветка разглядывала кастрюльки, расписанные по белоснежным бокам крупными красными ягодами клубники.

— Мы теперь можем гостей принимать — у нас чайник есть! — заявила Вера, застегивая молнию своей сумки.

— Чур, мы первые гости! — крикнула Маша.

— Давайте я помогу, — Сережа забрал у Веры сумку. — А ведро ты, Манюня, неси. Тебе очень пойдет — с ведром! Ну что, может, теперь за продуктами — и в обратный путь?

— Нет, пожалуйста! — заволновалась Веточка. — Тут должно быть что-нибудь интересное…

И они тронулись дальше.

Веточка своим тоненьким голоском что-то тихонько напевала, оглядывая скромные деревянные домики за косыми заборами, меж которых изредка попадались пижонские двух-трехэтажные строения из кирпича, выстроенные с размахом, но без тени присутствия вкуса — эдакие современные виллы, чьи хозяева старались продемонстрировать достаток, каждый на свой лад. У кого над воротами — гипсовая львиная морда, выкрашенная бронзовой краской, и некая загогулина, что должна была по всей видимости изображать вензель главы фамилии. У кого — оранжерея на втором этаже, залитая электрическим светом…

— Что ты поешь? — спросила Маша у Ветки.

— Это «Мелодия» Глюка. Ужасно ее люблю. Знаешь, она такая хрупкая… Кажется, дунь — и оборвется.

— А-а-а, — протянула Манюня. — А я Алсу люблю. И Наталью Орейро. Вообще, всякое люблю, смотря по настроению. Даже старушку «Машину времени» — ее папа в молодости очень любил.

Вера с Сережей понимающе и весело переглянулись: «в молодости»… Похоже, они уже старички!

И Манюня запела:

— Смотрите! — Верин возглас прервал ее пение. Справа впереди виднелась разрушенная усадьба. Ободранные колонны поддерживали треугольный фриз. Сквозь зияющие глазницы окон просвечивала трава, растущая там, где раньше была анфилада комнат. Ни крыши, ни потолка — только разбитые стены.

Все четверо переглянулись и, не сговариваясь, устремились к развалинам. Зрелище было не из приятных. Дух разрушения, витающий здесь, разом развеял их приподнятое настроение. Что-то тяжкое, давящее проникало тут в душу, один взгляд на останки былой гармонии рождал щемящее чувство.

Оказавшись внутри и глядя на мерзкие надписи по стенам, на голубеющую дыру над головой и обломки битого кирпича вперемешку со стеклом под ногами, все четверо сохраняли молчание — казалось, здесь нельзя разговаривать, как при лежащем в доме покойнике.

Вера растерянно вертела в руках красный тазик, который почему-то выглядел здесь как сигнал бедствия. А Манюня невольно спрятала за спину ведро с торчавшим оттуда веником, будто боялась оскорбить их нелепым видом взоры тех, кто жил здесь когда-то…

— Скорее уйдемте отсюда! — взмолилась вдруг Веточка, закрывая лицо руками. Она качала головой, словно без слов говорила: «нет» чему-то или кому-то… — Здесь произошло… что-то страшное.

Вера, с тревогой глядя на дочь, жестом увлекла всех к выходу, они молча выбрались на дорогу, кинули последний взгляд на останки усадьбы и повернули назад — к центру поселка.

Ветка замкнулась, шла, опустив голову и глядя под ноги, напряженная, как после вчерашней сцены в деревне. Только теперь, чисто внешне, она казалась спокойней, но это показное спокойствие никого не могло обмануть.

— Что случилось? — не выдержала Вера, трогая ее за руку. — Что тебе показалось, доченька?