Бразильская мелодия

— От правды при всех случаях польза.

— Верно, и у меня не было намерения ее скрывать. Но истина чаще всего вещь сложная. Чем старательнее объясняешь эти сложности, тем меньше тебе верят. Поэтому иной раз самое лучшее — пустить в ход примитивный мотив, чтобы все были довольны.

— А какой мотив был настоящим?

— Надо опять начать издалека…

— Начинайте, если хотите, с самого начала и вообще не стесняйтесь. У меня лично есть время.

— Надо, пожалуй, начать с того, что я не обещаюсь с художниками. Отчасти потому, что меня не признают художником. И хотя мне уже тридцать, я нахожу больше общего с молодежью, чем со сверстниками. Постепенно в «Берлине», куда я заходил выпить чашку кофе, возле меня стала вертеться молодежь. Вы, возможно, скажете, что я думаю только о себе. Это не так. Я испытываю глупую потребность заботиться о других. Я хочу быть кому—то нужным. Мало—помалу двое—трое этих юнцов меня заинтересовали. У каждого из них была своя рана: один не сдал экзамены, другой сник при первой неудаче, третий пустился во все тяжкие. Спас был зол на весь мир. У Моньо имелись все шансы стать алкоголиком еще до окончания университета, если он вообще думал его кончать. Я хотел им помочь… Естественно, не проповедями и назиданиями — молодежь не любит этого. Я просто старался им показать, что, кроме грязи, в этой жизни есть и другое. И, не приписывая себе особых заслуг, могу сказать, что кое—что мне удалось. Дора и Магда научились прилично одеваться, прилично вести себя, даже до известной степени прилично говорить. Они поставили крест на своем прошлом. Спас стал серьезнее относиться к занятиям. Некоторые сдвиги наблюдаются даже у Моньо. Но с ним было потяжелее, потому что у Моньо совершенно нет воли…

Я терпеливо слушаю: такова моя профессия. Надо уметь слушать, особенно людей, которых нельзя прерывать. Если их прервешь, они сразу же теряют мысль и не могут сказать ничего связного. Такие люди привыкли говорить обстоятельно. Они словно произносят доклад. Я слушаю Филипа и смотрю в окно на цветущие вишни, на чистое синее небо, которое уже начало темнеть.

— Нужно признать, — продолжает Филип, — что у нас с Дорой довольно долго были близкие отношения. Возможно, они бы продолжались и дальше, если бы Дора так упорно не стремилась к браку. А мой альтруизм тоже имеет границы. Я не намерен связывать себя с кем бы то ни было, пока не стану крепко на ноги. Дора, пытаясь меня уязвить, сблизилась с моим братом. И меня это действительно уязвило. Но потом я сказал себе: «Что может быть лучше? Она устроила свою жизнь, ты свободен». Что касается Магды, то с ней у меня ничего серьезного не было. Она не отвечает ни моим вкусам, ни характеру. И все—таки я ей сочувствовал. Я знал: если она оторвется от нашей компании, то непременно вернется к старому, поскольку она глупа и инертна. И вот в это—то время появляется Асенов. У таких эмигрантов, знаете ли, ностальгия часто выражается в мечте о женщине из родных краев. Асенов буквально «тронулся», увидев Магду. И я сказал себе: «Вот счастливое решение». Только человек, не знающий прошлого Магды, мог решиться на брак с ней. Я ей посоветовал вести себя осторожно, чтобы не вызвать никаких сомнений. Все шло, в общем, нормально. И вот из одного случайного разговора с Асеновым я понял, что кто—то его обо всем хорошо проинформировал. Он отказывается от женитьбы и продолжает знакомство с Магдой ради развлечения.

Я достаю «Солнце» и закуриваю. Филип тоже берет сигарету, немного задумывается, как бы припоминая, на чем остановился, и продолжает:

— Я говорю пространно, но это необходимо, чтобы вы поняли причину инцидента в «Балкане». Магде хотелось продолжать связь с Асеновым. Если не ради брака, то хотя бы ради подарков. Она не соображала, что из—за этих тряпок окончательно падет в его глазах. Тогда я категорически приказал ей порвать с Асеновым. Если он увлечен серьезно, такой шаг заставит его жениться. Если же нет, почему женщина должна унижать себя?

Филип смотрит на меня, как бы ожидая ответа, и я вынужден произнести:

— Вполне логично…

— Да, но некоторые женщины, как вам известно, с логикой не в ладах. И в тот вечер я вдруг узнаю, что Магда продолжает встречаться с Асеновым. Я пошел в «Балкан» без всякого намерения устроить скандал. Я просто хотел увести Магду, но Асенов взъелся: «Это моя дама! Оставьте наш столик!» И прочее… Магда вместо того, чтобы встать и уйти, заколебалась. Асенов позвал кельнера, а я, знаете ли, не люблю кельнеров, которые хватают тебя за плечи…

— Теперь кое—что проясняется… А откуда вы узнали, что Магда была вместе с Асеновым?

Филип усмехается:

— У меня были все основания для подозрений. Вот и решил проверить: позвонил по телефону Асенову и…

— Значит, это вы искали по телефону Асенова?..

— Да, я.

— Вы производите на меня впечатление человека умного и наблюдательного, товарищ Манев, — говорю я, немного помолчав. — Что вы думаете об Асенове, о его болгарских знакомствах? И считаете ли вы, что кто—то мог посягнуть на его жизнь?

— Неужели вы допускаете убийство? — спрашивает недоуменно Филип.

— Следствие допускает разные варианты. Разумеется, сейчас я не могу и не хочу ничего утверждать…

— Что касается Асенова, то у него были связи чисто служебные. И если говорить об убийстве, то для меня это полная загадка.

— А что вы думаете о хозяйке Асенова?

— Я с нею не знаком. Кое—что слышал о ней от Магды.

— Что именно?

— Всякий женский вздор; Магде казалось, что у Асенова были с хозяйкой интимные отношения, хозяйка ревновала ее к Асенову.

— А что Личев, бывший муж хозяйки?

— О нем даже и не слышал.

Он замолкает, но тут же и подхватывает:

— Впрочем…

И замолкает снова.

— Говорите, прошу!

— Вспомнил кое—что, но понимаете, не могу ничего утверждать и… выдвигать такие обвинения…

— Говорите, не бойтесь. Обвинения — это, может быть, слишком громко сказано.

— Однажды Магда сказала мне, что хозяйка и ее муж тянули из Асенова доллары. Договорились вроде, чтобы он платил им валютой или что—то в этом роде, но утверждать определенно не могу.

— Понятно.

Я встаю и добавляю:

— У меня машина. Если собираетесь в город…

— Благодарю, — улыбается Филип. — Я остаюсь дома.

— Спасибо за сведения. Не беспокойтесь, провожать меня не надо.

И, помахав приятельски рукой, я окунулся в синеватые сумерки вечера.

Продолжительные прогулки, «нечаянные» встречи, разговоры об искусстве — все это хорошо. Плохо только, что мы буксуем на месте. Впрочем, в таком положении и мои личные дела. Ваш покорный слуга Петр Антонов давно уже должен быть главой семейства. Скромный обряд бракосочетания был назначен на Новый год: впереди рисовались новая жизнь, новое счастье… Увы! Вместо загса пришлось отправиться на очередное экстренное задание.

Весьма загадочная поначалу история. Тоже комната на последнем этаже, запертая изнутри, с плотно закрытыми окнами. Словом, классический вариант «закупоренной комнаты». А на постели — освобожденный от земных забот мертвец. Экспертиза установила отравление. Убийство или самоубийство? Все можно предположить. Натура у покойника, если можно так выразиться, была охотничья, со склонностью к браконьерству, с набегами в запретную «брачную зону» ближнего.

Убийство или самоубийство? Через пять дней было установлено: ни то, ни другое. Выпил человек, стало плохо с сердцем, принял успокоительное. Так бывает, когда не знаешь, чего хочешь: сперва пьешь для веселья, а потом глотаешь лекарство…

Эта история, похоже, возникла лишь для того, чтобы помешать нашему скромному торжеству. Потом навалились другие неотложные дела. Конечно, мы не в Америке, где каждые пять минут кого—то убивают. Но беда в том, что на всю Болгарию таких, как я, следователей по убийствам всего четыре…

Хорошо, что моя будущая супруга — существо достаточно терпеливое, с философским складом ума. Она пока удовлетворена тем, что раз в неделю приезжает из Перника в Софию, справляется о моих делах, произносит свое неизменное: «Петре! Петре!..» — и приводит в порядок мою комнату.