Послушаем за Глухого

«Нет, – думал он, – это, конечно, Вашингтон, двух мнений быть не может».

– Это – Вашингтон, – сказал он Мисколо, появившемуся на пороге с кипой бумаг в руках.

– Неужели? – безразлично произнес Мисколо.

Он выглядел, как всегда, очень озабоченным и вряд ли был настроен разговаривать с кем-либо. Хейз засомневался было, стоит ли начинать разговор, но, решив не церемониться, сразу взял быка за рога.

– Что означает «Дж.» в имени Дж. Эдгар Гувер?

– Джон, – неохотно ответил Мисколо.

– Ты уверен?

– Абсолютно.

– Джон, – повторил Хейз.

– Джон, – подтвердил Мисколо.

Полицейские посмотрели друг на друга.

– Все? – раздраженно спросил Мисколо.

– Да, большое тебе спасибо, Альф.

– Не стоит благодарности, – проворчал тот и, как и прежде, покачивая головой и бормоча что-то под нос, вышел.

«Джон Эдгар Гувер, – подумал Хейз. – Джон. А теперь еще и Джордж».

Имена всегда увлекали Хейза. Самого его назвали в честь преподобного пуританина Коттона Мазера, и Хейз постоянно испытывал неловкость из-за своего имени и даже хотел в законном порядке изменить его, когда начал встречаться с одной еврейкой по имени Ребекка Голд. Узнав о его намерениях, девушка заявила:

– Если ты поменяешь имя, я вообще перестану с тобой встречаться.

Он тогда немало удивился.

– Но почему, Ребекка?

И она ответила:

– Имя – это единственное, что мне в тебе нравится.

После этого Хейз сделал все возможное, чтобы они перестали встречаться уже через неделю.

Он до сих пор любил поразмышлять, кем бы он уже мог быть: например, Керри Хейзом или, нет, Полом, или Картером, или еще лучше Ричардом. Но больше всего ему нравилось имя Лефти. Лефти Хейз! Любой, даже самый опасный преступник задрожал бы от страха при одном упоминании такого славного имени. Еще бы, Лефти Хейз! Но мечтам не суждено было осуществиться.

Сокрушенно вздохнув, он положил копию снимка первого президента на стол перед собой. Фотостат уже раздражал его. Хейз пытался прочесть в глазах Вашингтона секрет Глухого, но Джордж даже не подмигнул в ответ. Хейз встал из-за стола, и, зевнув во весь рот, отнес фотостат на рабочий стол Кареллы, который в это время был на выезде.

Высокий блондин со слуховым аппаратом в правом ухе вошел через крутящиеся двери в банк без четверти двенадцать. На нем был бежевый габардиновый костюм, кремовая рубашка, темно-коричневый галстук, коричневые носки и дорогие туфли из коричневой кожи. Он не первый раз посещал банк и хорошо знал, что видеокамеры направлены как раз на площадку возле двери. Он знал, что видео фиксирует также и людей возле кассовых окошек. Насколько он был Осведомлен, в большинстве банков видеокамеры делают периодические снимки каждые тридцать секунд, и только если кассир или другой работник банка специально нажимают на кнопку, видеокамеры начинают снимать все подряд. Вошедший не боялся быть заснятым на пленку, так как сам являлся клиентом этого банка.

Впервые он побывал здесь по своим делам. Тогда он положил пять тысяч долларов на специальный счет, который позволял получить пять процентов прироста при условии, что вкладчик не будет изымать деньги девяносто дней. Ему удалось убедить заместителя управляющего в том, что он не станет брать деньги раньше, чем через три месяца. И он солгал. В последний день апреля он намеревался забрать не только свои пять тысяч, но и еще четыреста девяносто пять тысяч долларов.

На прошлой неделе он дважды посещал банк под благовидными предлогами. Он приносил мелкие суммы, чтобы положить их на свой новый счет. Сегодня он пришел под тем же предлогом – положить дополнительно шестьдесят четыре доллара на свой счет. Вместе с тем, он тщательно разрабатывал план ограбления банка.

Охранник стоял сразу же за вращающейся входной дверью как раз в поле зрения видеокамеры. Он был немолод, за шестьдесят, с брюшком, наверное, бывший банковский клерк или разносчик бумаг, находящийся на пенсии. Он стоял напыщенный, как павлин, в своей мешковатой униформе, на боку у него болтался солидный пистолет тридцать восьмого калибра. Блондин сразу подумал, что, несмотря на столь внушительный вид, охранник наверняка упадет замертво от страха, если ему вдруг придется вытаскивать свою пушку из кобуры. Шаркнув дорогими туфлями ручной работы по мраморному полу, охранник одарил Глухого любезной улыбкой, когда тот проходил мимо. Глухой улыбнулся ему в ответ, одновременно повернувшись спиной к камере, которая вела съемку с правой стороны.

Прямо по ходу находились два мраморных столика, вбетонированных прямо в пол, в специальных ящичках которых лежали бланки приходных и расходных ордеров. Глухой подошел к одному из столиков и начал быстро заполнять бланк, одновременно наблюдая за окошком кассира напротив.

Если смотреть в помещение банка со стороны входа, то с правой стороны отлично видны три кассы. Заполняя бланк. Глухой мог видеть эти кассы, а также расположенные за ними канцелярию и кредитный отдел. Далее по ходу, перпендикулярно окошкам кассиров и другим отделам, вдоль всей задней стены банка тянулся огромный, одетый в бетон, сейф. Его сияющая стальная дверь была сейчас открыта, и можно было разглядеть сложное переплетение проводов охранной сигнализации. Подобраться каким-нибудь образом к сейфу – сверху, сзади или снизу – было совершенно невозможно. «Брать этот сейф можно только в лоб, хотя, конечно, придется прибегнуть к некоторым военным хитростям», – решил Глухой.

Улыбаясь, Глухой раздумывал над тем, как ему перехитрить охрану и полицию. Говоря точнее, ему нужна была одна, но очень верная уловка, благодаря которой он смог бы осуществить свой план. Сказать, что он считал всех полицейских безмозглыми дураками, было бы несправедливо. Просто он считал их методы устаревшими и совершенно непригодными для борьбы с преступностью в современном обществе. Парадокс был в том, что весь его план полностью зависел от умственных способностей полиции, и поэтому он изо всех сил старался «облегчить» детективам задачу, присылая подсказки-картинки, а не письма, так как был твердо убежден, что слова могут запутать полицию. Обычно он подсказывал им точное место и время нанесения удара, в этом он был полностью честен и собирался оставаться верным этому принципу всегда. По его мнению, издеваться над полицией было все равно, что заставлять хромого человека бегать наперегонки с футболистами. Хотя Глухой и подозревал в себе садистские наклонности, он скорее отвел бы душу в постели с какой-нибудь шлюхой, чем стал бы измываться над тупоголовыми фараонами из восемьдесят седьмого участка. Он наблюдал за полицейской возней с таким восхищением и заинтересованностью, какие могут быть только у дебильного ребенка, который смотрит представление в цирке и для которого цирк – единственное удовольствие в жизни. Да, по правде говоря, он любил представить себя в центре цирковой арены, на которой он один был бы и клоуном, и укротителем тигров, и канатоходцем, в эдаком своеобразном цирке одного артиста, артиста столь знаменитого, что о нем говорил бы весь город. Но чтобы хитрость сработала, чтобы маленькие танцующие пони в центре арены настолько увлекли внимание зрителей, что последние даже и не заметили бы, как тигры дожирают своего дрессировщика у края арены, хитрость должна быть очень простой и очевидной. Ключ к этому блестящему представлению должен быть вполне понятным. Глухой подумал о том, не слишком ли прост его ключ, но тут же решил, что это не так. По фотостатам полиция поймет только то, что нужно ему, не более: зрители в цирке будут наблюдать за маленькими пони и не заметят бенгальских тигров. И тогда тигры, подкравшись к беззаботным зрителям, ухватят их за задницу. Вот так просто, понятно, четко и, по мнению Глухого, честно все выглядело. Вряд ли, думалось ему, у этих смешных полицейских хватит воображения разгадать его гениальный замысел.

Глухой закончил рисовать план банка. Он скомкал листок и сунул его в карман, как бы допустив ошибку при заполнении и тем самым испортив бланк. Затем взял другой. Быстро заполнив его, он подошел к ближайшему окошку кассы.