Банда 2

— Нет, с этим у них все в порядке.

— Не мелькал ли в их компании невысокий широкоплечий парень с короткой стрижкой, в темной одежде, с неприветливым выражением лица.

— Мелькал. Его зовут Амон. Он у этого Байрамова не то охранником, не то водителем...

— Что же он так неосторожно, что же он так опрометчиво, — пробормотал Пафнутьев. — Так нельзя, дорогой.

— Вы о ком, Павел Николаевич?

— О Байрамове. Он совершенно не уважает противника, он не берет его в расчет. Это плохо. Так нельзя.

— Может быть, он и не подозревает о существовании противника?

— Да, скорее всего... Послушай, Коля... Тебе это больно, я знаю, но все-таки... У этого Байрамова с Цыбизовой... Постель? Дела? Торговля?

— По-моему, всего понемногу. И постель, и дела.

— Не ошибаешься?

— Влюбленное сердце не обманешь, — горестно Николай постучал по тому месту, где, как ему казалось, у него билось влюбленное сердце.

— Зомби у нее больше не появлялся?

— Вроде, нет.

— Сама она спокойна как и прежде? Порхает? Щебечет? С ветки на ветку?

— Я перемен не заметил. Разве что появился Байрамов... Морда широкая, зуб золотой...

— Ты уже говорил, — Пафнутьев остановился под козырьком заколоченного киоска. Его, похоже, облюбовали какие-то бойкие торгаши, но развернуться им не дали — киоск подожгли, внутри он выгорел дотла, но его железный каркас, сработанный из железнодорожного контейнера, уцелел. По городу в последнее время появилось немало таких вот выгоревших помещений — подвалов, ларьков, изготовленных из гаражей, арки в старых домах, заложенные кирпичом и оборудованные под магазины Народ продолжал бороться за социальную справедливость — так, как он ее понимал. Поджигатели оставались непойманными, продавцы не жаловались, а сумма ущерба не интересовала ни тех, ни других А Пафнутьев знал наверняка, что частенько продавцы и поджигатели — одни и те же лица. Заметали следы ребята, заметали следы старым дедовским способом — красного петуха под собственный зад. Ищи-свищи-доказывай!

— Разбегаемся? — спросил оперативник, истомившись в затянувшемся молчании.

— Подожди, — Пафнутьев с привычным безразличием на лице смотрел на пробегающих прохожих, на лужи, на неиссякающий поток машин. — Послушай, — повторил он и опять замолчал.

— Слушаю внимательно, — улыбнулся оперативник.

— А не сделать ли нам такую вещь... Не провернуть ли нам такую забавную штуку...

— Не возражаю, — опять поторопил Пафнутьева собеседник.

— Не суетись... Такая вот мыслишка посетила... А не поставить ли нам под окна Цыбизовой машину? Хорошую машину, «девятку», а? В приличном состоянии, с небольшим пробегом, а? Поставить ее так, чтобы она с улицы не видна была, но из окон Цыбизовой — как на ладони? Если они действительно завязаны на угонах, у них же зуд по всему телу начнется на второй день!

— Ловля на живца?

— Да, но машина должна быть под круглосуточным наблюдением.

— Можно проще.. Установить график, чтобы «девятка» стояла, к примеру, под ее окнами только с семи до девяти вечера. Дескать, кто-то к кому-то приезжает каждый день на это время. И потом опять уезжает. Она человек грамотный и на второй же вечер все поймет — приезжает любовник к девице-красавице. Пока они воркуют, машина стоит И на эти два часа подключать ребят — пусть бы присмотрели.

— Да, так лучше.

— Тут в другом опасность... А если они в самом деле ее угонят? Не расплатимся, Павел Николаевич.

— Придумай с ребятами что-нибудь... Мотор, к примеру, не заведется. Или тормоза не сработают. Или рулевое управление откажет.. Ведь технически это осуществимо?

— Вполне Уж если подобные вещи случаются с исправными машинами, то здесь и сам Бог велел, Нашкодить сумеем. Починим ли потом, трудно сказать, но сломать — сломаем.

— И с завтрашнего вечера машина будет стоять?

— Если поднатужиться, то можно уже и сегодня выставить нашу «девятку» на обозрение.

— Поднатужься. Если что понадобится — подключай меня.

— Вечером позвоню, доложу, — оперативник протянул руку.

— Давай, Коля. Вперед и с песней, — Пафнутьев крепко пожал холодную мокрую ладонь оперативника и поддернув поднятый воротник плаща, шагнул под мелкий осенний дождь.

Не сложилось у Андрея с Викой, не сложилось. То ли она слишком уж отличалась от Светы и любое ее слово его как-то задевало, то ли слишком уж он близко принял Свету, как единственно возможную для него женщину и все, что с ней было связано, воспринималось им как некая истина, с которой можно только сравнивать. А скорее всего не отошел он еще, продолжал жить событиями прошлого года, даже не замечая этого.

Поначалу он вообще не воспринимал Вику всерьез. Появился рядом человек, ну и пусть. Вроде, неплохой человек, красивая девушка, не дура, не злобная, не спесивая. Но он не мог избавиться от ощущения, что все стоящее, что у него могло бы быть в жизни, уже было, и теперь возможны только заменители, протезы истинных чувств. По молодости Андреи не знал еще, что не бывает единственной любви, не бывает единственно правильных чувств. Все возвращается, многое повторяется с какими-то отклонениями от того образца, который ты познал в самом начале своей жизни. К Вике он относился явно без трепета, скорее терпя ее, как терпят шаловливого щенка, готового в любую минуту опрокинуться на спину, лизнуть в щеку, куснуть за палец, но решительно отодвигают в сторону, когда он становится слишком уж докучливым.

Изменилась Вика за последний год, сильно изменилась. Люди, знавшие ее раньше, узнавали с трудом. Исчезли торчащие в стороны малиновые волосы, сделавшись мягкими и светлыми, они покорно улеглись на плечи. Лежали в шкафу среди старого хлама сверкающие химическими красками колготы, свисающие до колен свитера. Теперь на ней был строгий серый костюм, белая блузка, а вместо кроссовок с вывернутыми наружу языками, на ногах у Вики были черные кожаные туфельки на невысоких каблуках. Она и внутренне изменилась — сделалась строже, сдержаннее, к ней уже невозможно было обратиться панибратски, похлопать по плечу или еще по какой-нибудь соблазнительной части тела, а этих самых соблазнительных мест, как это заметил Пафнутьев еще в прошлом году, у нее стало еще больше, поскольку все поглощающий свитер валялся без дела.