Головоломка

— Ты похож на легавого.

— Как и ты, — ответил Браун.

— А откуда мне знать, что ты не легавый?

— А мне откуда знать, что ты не легавый? — сказал Браун. — Может присядешь?

— Ладно, — ответил Вейнберг. Он отодвинул стул, уселся поудобнее и сложил свои огромные руки на столе. — Давай-ка послушаем все еще разок.

— С самого начала?

— Да, с самого начала, — сказал Вейнберг. — Во-первых, как тебя зовут?

— Арти Стокс. Я из Солт-Лейк-Сити. Бывал там когда-нибудь?

— Нет.

— Приятный город, — сказал Браун. — Ты катаешься на лыжах? Говорят, в Альте этой зимой будет шикарный снег.

— Ты что, пригласил меня поговорить об Олимпийских играх?

— Я подумал, может ты катаешься на лыжах... — А ты? — Ты видел хоть одного негра на лыжах?

— И я к лыжам и близко не подходил.

— Но ты понял, о чем я говорю?

— Я все еще жду твоей истории, Стокс.

— Я ведь уже рассказал тебе все по телефону.

— Допустим, слышимость была неважная.

— О'кей, — кивнул Браун. — Пару недель назад я купил часть фотографии и пару имен у одного парня в Солт-Лейке. Заплатил две тысячи. Парень, который мне все это передал, только что приехал из Юты, и ему были нужны деньги.

— Как его зовут?

— Дэнни Фирт. Он отсидел восемь лет за вооруженное ограбление, вышел в апреле и нуждался в деньгах, чтобы подготовить следующее дело. Вот потому-то и захотел расстаться с тем, что имел.

— Это с чем же?

— Я только что сказал. Два имени и часть фотографии.

— И ты согласился заплатить за это две тысячи?

— Точно.

— Почему?

— Потому что Фирт сказал, что я смогу заполучить 750 тысяч, просто сложив из таких частей целую картинку.

— Он тебе так сказал, да?

— За то, что он мне сказал.

— Странно, что он еще не продал тебе Калмз-пойнтский мост!

— Это получше, чем Калмз-пойнтский мост, Вейнберг, и ты это прекрасно знаешь!

Вейнберг замолчал. Некоторое время он молча разглядывал свои ручищи, потом посмотрел Брауну прямо в глаза и сказал:

— У тебя есть часть фотографии?

— Да, есть.

— И два имени, так?

— Да.

— И что это за имена?

— Одно из них — твое.

— А второе?

— Я назову его только после того, как мы договоримся.

— Что же, по-твоему, означают эти имена?

— Мне кажется, это имена двух человек, у которых тоже есть части этой фотографии.

— И я — один из них, так что ли?

— Точно.

— Чушь собачья, — фыркнул Вейнберг.

— Я уже рассказал тебе большую часть этой истории по телефону, — сказал Браун. — Если ты так уверен, что это — чушь собачья, то что ты тогда здесь делаешь?

Вейнберг снова его оглядел. Он достал из кармана пачку сигарет, угостил Брауна и щелкнул зажигалкой, Потом откинулся на спинку стула, выпустил струю дыма и спросил:

— А твой дружок Дэнни Фирт сказал, каким образом ты сможешь получить эти 750 тысяч, сложив из этих кусочков целую картинку?

— Сказал.

— Как?

— Вейнберг... ты знаешь, и я знаю, что на фотографии показано место, где Кармине Бонамико спрятал награбленные деньги.

— Не понимаю, о чем ты говоришь!

— Ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю. Ну так как? Ты будешь продолжать строить из себя умника, или мы придем к соглашению?

— Мне нужна еще кое-какая информация.

— Какая?

— Откуда у твоего приятеля Дэнни взялась часть фото?

— Он получил ее от одного малого в Юте, которого приговорили к пожизненному заключению. У него не было никаких шансов выбраться, кроме побега, а бежать он не собирался. Дэнни обещал позаботиться о его жене и детях, если он отыщет эти деньги.

— Стало быть, Дэнни вышел, тут же передумал и решил продать свою картинку тебе?

— Так оно и есть.

— Какой честный парень этот твой Дэнни!

— А ты что хотел? — с улыбкой спросил Браун. — Честность среди воров.

— Это и приводит нас к тебе, — сказал Вейнберг, улыбнувшись в ответ. — А что числится за тобой?

— За мной много разного.

— Например?

— Последний раз я сидел в Сан-Квентине, — сказал Браун и снова улыбнулся. — Получил пять лет за подделку кое-каких документов. Но это было подстроенное обвинение.

— Подстроить можно все, что угодно, — кивнул Вейнберг. — Давай-ка вернемся к фотографии. Ты знаешь, из скольких частей она состоит?

— Я надеялся, что ты знаешь.

— Нет.

— Тем не менее мы могли бы прийти к соглашению.

— Может быть, — сказал Вейнберг. — Кто-нибудь еще знает об этом?

— Нет, никто не знает.

— Ты уверен, что не проболтался об этом своему братцу? Или какой-нибудь подружке?

— Нет у меня никакого братца. И я ничего не рассказываю подружкам, — Браун сделал паузу. — А что? Ты кому-нибудь рассказал об этом?

— Ни одной живой душе. Ты думаешь, я спятил? Ведь речь идет о таких деньгах...

— Ага, оказывается, ты знаешь, что это пахнет большими деньгами...

— Какое второе имя в твоем списке?

— Так мы договорились?

— Если только это не то имя, которое я уже знаю.

— А сколько имен ты вообще знаешь?

— Всего одно.

— Ну что же, мы в одинаковом положении.

— Если только это не одно и то же имя.

— В этом случае никто из нас ничего не теряет. Вот такое предложение, Вейнберг, хочешь — соглашайся, хочешь — нет. Я выкладываю свои фотографии и имя, ты — свои. Если мы найдем эти деньги, поделим их пополам, учитывая расходы. Ты ведь знаешь, я уже выложил две тысячи.

— Ну уж нет, пусть у тебя об этом голова болит, — сказал Вейнберг. — Я буду считать расходы только с этой минуты, но не рассчитывай, что я буду платить по твоим старым счетам.

— О'кей, забудем про эти две тысячи. Ну так как, договорились?

— Договорились, — сказал Вейнберг и протянул руку. Браун пожал ее. — Давай-ка глянем на твою часть фото.

— Не считай меня дурачком, — покачал головой Браун. — Ты ведь не думаешь, что она и в самом деле у меня при себе?

— Попробовать никогда не вредно, — ухмыляясь сказал Вейнберг. — Встретимся сегодня вечером. Тогда и выложим все на стол.

— Где?

— У меня.

— Это где?

— Саут Кирби, 220. Квартира 36.

— Когда?

— Одиннадцать вечера тебя устроит?

— Я приду, — сказал Браун.

Дом 220 по Саут Кирби находился в трущобе, сравнимой разве что с выгребной ямой. Артур Браун хорошо знал подобные трущобы. Переполненные мусорные баки прямо на тротуарах — тоже знакомая картина. И крыльцо его не удивило — потрескавшиеся цементные ступени, на которых белой краской выведено “НА ЛЕСТНИЦЕ НЕ СИДЕТЬ”, ржавые перила из кованого железа, во входной двери выбиты стекла. Замки на почтовых ящиках в вестибюле, куда обычно опускают чеки на пособие по безработице, сломаны. Свет не горел, и только единственная лампочка слабо освещала площадку первого этажа. Коридор пропах запахами кухни, пота и человеческих испражнений. Это зловоние, окутывавшее Брауна, пока он карабкался на третий этаж, напомнило ему о детстве. Он вспомнил себя, маленького, лежащего в постели и прислушивающегося к звукам, доносившимся с кухни, где ночью хозяйничали крысы. В той же комнате спят его родители, сестра шепчет в темноте с соседней кровати: “Они опять здесь, Арти?”, а он кивает с широко открытыми глазами и уверенно говорит:

— Они уйдут, Пенни.

Однажды ночью Пенни спросила:

— Арти, а если они не уйдут?

Он не знал, что ответить. Ясно представил себе, как утром заходит на кухню и видит, что комната кишит длиннохвостыми крысами, с острых клыков которых стекает кровь.

Даже сейчас его передернуло от этой мысли. “Арти, а что если они не уйдут?”.

Когда Пенни было семнадцать лет, она умерла от сверхдозы героина, впрыснутого ей в подвале другой девчонкой, которая, как и она, была новенькой в уличной шайке под названием “Принцы-воители”. Он вспомнил, как кто-то из ребят написал название шайки четырехфутовыми буквами на кирпичной стене — “ПРИНЦЫ-ВАИТЕЛИ”.

Поднявшись на темную площадку третьего этажа, Браун постучал в дверь квартиры 36 и услышал, как Вейнберг отозвался из-за двери: