Кто правит бал

— Костя, надо бы подпись генерального. — Он стал живописать Меркулову ужасы подземелья ПЯ № 768.

— У тебя паранойя, — перебил его Меркулов, — или старческий маразм, выбирай сам. — Бумагу тем не менее он оставил у себя.

«Министерство обороны Российской Федерации. №… от… 199 г.

…В ответ на ваш запрос №… от… 199 г. сообщаем, что личное дело Невзорова Олега Юрьевича в архиве МО отсутствует. При расформировании ПЯ № 768 в архив МО были переданы только личные дела сотрудников-военнослужащих. Согласно ведомственной принадлежности ПЯ № 768 относился не к МО, а к Академии наук РФ…»

Турецкий поймал себя на том, что читает ответ из Министерства обороны уже четвертый раз, покоя ему не давал один вопрос: что, если они действительно захарлали дело Невзорова и теперь просто отписываются. К сожалению, проверить это не было никакой возможности.

В Академию наук он отправился лично. Бардак в личных делах вполне соответствовал рассказу коменданта. Турецкий загонял двух девушек, явно не привыкших интенсивно трудиться, заставил их проверить все данные дважды. Результат — нулевой. Впрочем, на другой он не очень-то и рассчитывал. Девицам он, разумеется, ни о чем таком не сказал, наоборот, выражал полную уверенность в успехе поисков, чтобы не расслаблялись.

Долбить стену секретности и выяснять, чем именно занимался институт Невзорова, тоже не было необходимости. Какие бы военные железяки они ни мастерили, сам Невзоров наверняка ничего в них не смыслил, он же юрист-экономист. И к Министерству обороны тоже отношения не имеет, если, конечно, верить их бумажке. Получается задача с одним неизвестным: кто мог работать в секретном НИИ, но не инженер и не военный? Надо навестить этого Ожегова, знакомая, кстати, фамилия, но откуда? Толку, правда, скорее всего, опять не будет. Турецкий послал еще один официальный запрос в ФСБ, заранее предполагая, что ответа он не получит. Затем отправился к Меркулову.

— Костя, нужно потрясти наше горячо любимое ФСБ. Пусть колются насчет Невзорова. Не мог он работать ни на кого больше, только на комитет, сам посуди…

— Согласен. Скорее всего, так оно и было. Теперь сформулируй мне, пожалуйста, что ты собираешься делать, если я раздобуду положительный ответ на твой вопрос.

— А ты раздобудешь?

— Предположим.

— Тогда формулирую. Как он пересел из своего коллапсирующего НИИ прямо в администрацию Президента? Кто составил ему протекцию? Кто его двигал? Куда и зачем?

— Ты хочешь сказать: убили пешку, осталось выяснить, какого она цвета, и можно брать за горло ферзей с королями?

— Я, Константин Дмитрич, в кремлевских интригах несильно подкован, думаю, так же, как и ты. Но, по моему скромному разумению, Невзоров на ферзя не тянул.

— Что с эсэнгэшниками? — поинтересовался Меркулов.

— Рита второй день телефон обрывает. Обещала к вечеру организовать «горячую линию». — Турецкий махнул рукой и пошел к себе.

Вместо «горячей линии» на него свалилась неожиданная удача: ночью делегация возвращается в Москву. Не желая терять времени, он ринулся звонить своему гиду из службы безопасности Президента, чтобы договориться на завтра. Железно. Несколько раз он уточнял время и место встречи, необходимые процедуры для допуска к документам, если потребуется, и еще кучу ненужных подробностей. Собеседника он утомил окончательно. «У меня точно паранойя, — подумал Турецкий, положив трубку. — Или маразм… Нет, пусть уж лучше паранойя… Или маразм? Или вялотекущая шизофрения?»

С утра Турецкому вежливо сообщили, что часть делегации, в том числе интересующие его люди, не заходя на работу, вылетела в Германию на какой-то международный конгресс. Название он не дослушал — в сердцах швырнул трубку. Таким образом, чаша весов сама собой склонилась в сторону паранойи.

Как ни странно, ответ из ФСБ пришел, и довольно быстро. Невзоров, оказывается, действительно работал там, но ушел в отставку в звании полковника в мае 1996 года. Правда, получить допуск к документам, проливающим свет на суть его тамошних изысканий, не удалось даже Меркулову.

3

Грузовой самолет российской авиакомпании «Глобус» вылетел рейсом Москва — Мюнхен. На борту, кроме экипажа, находилось всего четверо пассажиров. Трое австрийцев и небольшого роста лысеющий немецкий дипломат, кутавшийся в необъятный теплый шарф.

В багажном отделении стояли три контейнера с документацией из немецкого посольства в Москве, а рядом с ним на свободном сиденье лежала опечатанная со всех сторон тяжелая вализа.

Немец вяло листал «Шпигель» и потягивал из фляжки бурбон. Не нравилась ему эта работа. Нервы все время на пределе, а тут еще простуду подхватил в Москве. Забраться бы в горячую ванну, выпить литра полтора глинтвейна, и погреться у камина. Но теплый дом пока что так далеко, и нужно еще доставить груз. Тяжело вздохнув, он нажал на кнопку, чтобы откинуть спинку кресла — во сне время пролетит незаметно.

Его разбудил рев моторов. Он выглянул в окно: самолет покидал Венский аэропорт. Значит, посадку во Львове он проспал. Что ж, тем лучше, минут через сорок Мюнхен.

Он оглядел салон. Австрийцы вышли, на их местах сидели двое мужчин в похожих кожанках и с одинаковыми сумками. Очевидно, сели в Вене или, может, во Львове. Единственный стюард заглянул в салон и, убедившись, что никто не нуждается в его услугах, скрылся за перегородкой.

Немец снова прикрыл глаза, хотя и заметил, что плотный, толстощекий мужчина в кожанке уселся в свободное кресло рядом, — может, человеку не с кем поболтать, вот он и ищет компанию. Но из него плохой собеседник, он вообще не любил беспредметных разговоров по пустякам, лишь бы скоротать время, а сейчас еще эта простуда, голова просто разламывается.

— Герр Бакштейн?

Дипломат приподнял веки, толстяк был ему незнаком. И тут боковым зрением он уловил движение в районе своего багажа. Чья-то тонкая жилистая рука легла на ручку кофра и потащила его с кресла. Оглянувшись, Бакштейн увидел и обладателя руки — высокого худощавого и светловолосого молодого человека в такой же кожанке, как и у толстяка. Он сидел сзади и, не поднимаясь с кресла, тащил вализу к себе. Лицо его не выражало ничего, кроме напряжения: сумка весила килограмм тридцать, и поднять ее из неудобного положения и на вытянутой руке было не так-то просто.

— Позвольте! Это дипломатическая почта!

— Спокойно. Не делайте резких движений, — внятно прошептал толстяк прямо ему в ухо, а в левый бок немца уперлось что-то тупое и твердое, что вполне могло оказаться глушителем, венчающим дуло пистолета.

Дипломатический багаж перекочевал наконец к худощавому незнакомцу, и тот не спеша двинулся в конец салона.

— Вы не сможете вынести это из самолета. Меня будет встречать охрана… — попытался Бакштейн образумить толстяка.

— Это наши проблемы, — ответил тот, нагло усмехаясь, и Бакштейн увидел множество оспинок на его лице, которые багровели, когда толстяк улыбался.

«Глупо, — подумал немец. — Не для того же они воровали, чтобы тут же испугаться и вернуть. Но у них действительно будут проблемы. Они даже не представляют, во что ввязались. Или представляют?»

Додумать он не успел.

Толстяк, сорвав дипломатические печати, расстегнул замки на сумке Бакштейна и, отложив в сторону папку с документами, принялся перегружать ее содержимое в два рюкзака.

— Сколько? — поинтересовался худой, стоявший на стреме. Они находились в багажном отсеке, где пассажирам бывать не рекомендуется, но никто ими не интересовался.

— Пятьдесят, как и ожидалось. — Толстяк закончил паковать рюкзаки. — Давай.

Худой вынул из кармана куртки схему электрической части самолета, и толстый, ловко отвинтив болты на панельке у заднего люка, перерезал и по-новому закоротил провода.

— Теперь твоя очередь.

— Без проблем. — Худой взвел механизм небольшой магнитной бомбы, поставил таймер на трехминутную задержку и прикрепил ее над рычагами хвостового управления.