Банда 8

Слава выбрался наконец из воды, молча прошел мимо Пафнутьева, поднялся по ступенькам на площадку, сел в кресло рядом с Лубовским, закинул ногу на ногу.

— Как вода? — спросил Лубовский.

— Нормально.

— Неплохой был мужик. — Лубовский кивнул в сторону сидящего у воды Пафнутьева.

— А что с ним случилось?

— Автомобильная авария.

— Надо же... Когда?

— Завтра.

— Отказался?

— Еще нет, но откажется. Он не пойдет на это. Не сможет. Соглашаются или сразу, или никогда. Он из вторых.

— А что с машиной?

— Разбилась... Сгорела... Восстановлению не подлежит.

— Понял, — кивнул Слава.

Закат погас, и только над морем еще какое-то время теплилось золотистое свечение. Но и оно продолжалось недолго, наступила южная ночь. Пафнутьев прошел в выделенную ему комнату и тут же улегся спать — не стал он смотреть испанское телевидение, не стал слушать испанские мелодии и любоваться испанскими красавицами — так уж получилось, что напоминали они ему цыганок с Киевского вокзала Москвы.

Лубовский остался сидеть в комнате, просмотрел весь закат до конца, и даже когда наступила ночь, он все еще сидел в кресле. Свет не зажигал, и только по еле заметному светлому пятну можно было догадаться, что в комнате кто-то есть.

Ему надо было принять решение отчаянное, рисковое, но крайне необходимое. Несколько раз в его жизни наступали такие вот моменты, когда ничего не оставалось делать, как поступить жестко и быстро. Он знал, он твердо знал, что Пафнутьева нельзя отпускать в Москву — тогда уж наверняка ему не вернуться никогда. Он никому не предлагал столько, сколько предложил сегодня Пафнутьеву. И запроси тот вдвое больше, Лубовский если бы и колебался, то только для виду. И деньги такие у него были, и отдать их ему было не жалко. Запроси Пафнутьев этот остров с домами, машинами, бассейнами и красавицами — отдал бы, не колеблясь.

Но знал старый плут Лубовский — не возьмет Пафнутьев ничего.

И в Москву его отпускать нельзя.

Если же Пафнутьев останется здесь, на испанской земле, где бы его ни похоронили, у Лубовского появляется много времени и много возможностей. Он может спокойно вернуться в Москву, встретиться с президентом, если тот пожелает его видеть, получить то самое назначение, ради которого он уже вложил не один миллион, и прикрыть дело уже политическим решением — по нецелесообразности дальнейшего расследования.

И весь тут сказ.

Лубовский тяжело поднялся из кресла, подошел к стеклянной стене, долго смотрел в темноту моря, на горизонт, по которому медленно передвигались огоньки судов. Потом снова вернулся в кресло и опять надолго замер. Да, пока подыщут нового следователя, если еще кто-то будет этим заниматься, пока тот изучит все десять томов дела, если он этим займется, пока...

И так далее.

А может быть, Пафнутьев все-таки дрогнет, позарится на хорошие деньги? — мелькнула мыслишка, но Лубовский тут же ее отверг. Понимал, не возьмет Пафнутьев денег, не сможет. Захочет, но не сможет. Так что пословица, когда говорят, что если что-то нельзя купить за деньги, то можно купить за большие деньги...

Не всегда справедлива, не всегда, ребята.

Не всегда.

Утром, ровно в семь утра, Пафнутьев, уже одетый и гладко выбритый, вошел в комнату со стеклянной стеной в сторону моря. Комната была залита светом восходящего солнца и выглядела нарядной, даже торжественной.

Лубовский сидел в кресле, закинув ногу на ногу. На Пафнутьева глянул настороженно и тут же снова обернулся к восходу.

— Боже, как красиво! — воскликнул Пафнутьев.

— Скажите что-нибудь еще, Павел Николаевич, — без улыбки ответил Лубовский.

— Видите ли, Юрий Яковлевич, несмотря на глубокое мое уважение... Я вынужден все-таки отклонить ваше предложение. Я не справлюсь с заданием, которое вы мне хотите поручить.

— Вы себя недооцениваете, Павел Николаевич. Но это неважно... Я бы мог окружить вас хорошими помощниками, если бы дело было в этом. Но дело ведь не в этом?

— Вы правы, не только в этом. К сожалению.

— Ну что ж... Вы сделали свой выбор. Вы его сделали сами. Ведь вы все обдумали?

— Насколько это было возможно.

— Скажу откровенно... Вы меня не удивили. Другого я не ожидал. Наверно, и вы не слишком долго колебались.

— Вы уж меня не корите, — Пафнутьев развел руками в стороны.

— Упаси боже! — воскликнул Лубовский, поднимаясь. — Значит, так... Я сейчас вылетаю в аэропорт. Часа через полтора вертолет снова будет здесь. И доставит вас на большую землю. Дальше ваш путь в Барселону на машине. Вопросы есть?

— Ни единого, — Пафнутьев покачал головой.

— Счастливой дороги. — Лубовский пожал Пафнутьеву руку и быстро вышел из комнаты.

Через минуту Пафнутьев уже видел его сквозь стеклянную стену на площадке. Лубовский что-то говорил Маше, видимо по делу, поскольку лица у обоих были сосредоточены и Маша после каждого наставления кивала — дескать, сделаю, запомню, позвоню, напечатаю и так далее.

Лопасти над прозрачной кабинкой вертолета завертелись быстрее. Лубовский, согнувшись от вихревых потоков воздуха, пробежал к кабинке, нырнул внутрь и захлопнул дверцу. Теперь он смотрел только вперед, его уже не интересовали люди на площадке, которые собрались проводить его. И только когда кабина оторвалась от площадки, Лубовский, словно сжалившись над своей челядью, приветственно поднял руку. Все снова замахали, видимо, Лубовский не обижал свою обслугу. Все, кто был в доме, высыпали на площадку. Маша, словно чувствуя какую-то свою вину, стояла поодаль, на Пафнутьева не смотрела и, когда вертолет скрылся за крышей дома, опустив голову, прошла в дом.

Как бы открещиваясь от всего, что дальше произойдет.

День тянулся долго и как-то бестолково.

Сначала все завтракали, пошли к морю, потом плескались, но прежнего веселья не было, все происходило сумрачно, чуть ли не подневольно, будто угнетало что-то более важное, неотвратимое. Маша вообще не появилась на берегу, сославшись на какие-то задания, которые оставил ей Лубовский, Слава время от времени вскрикивал, показывая свою беззаботность, Пафнутьев отделывался короткими словечками.