Комендантский час (сборник)

— Я понимаю, — смущенно сказал Белов, — только…

— А никаких «только» быть не должно. Пришел в милицию — живи по ее законам.

Данилов встал, направляясь в дом, у дверей оглянулся, увидел расстроенное лицо Сережи.

— Ничего, все будет нормально. Хорошо, что ты думаешь об этом, спорь сам с собой, еще древние говорили, что истина рождается в споре.

До темноты Иван Александрович просматривал документы, относящиеся к делу. Их накопилось много. Протоколы осмотров, акты экспертизы, объяснения свидетелей, заявления от самых разных людей. Они относились и к сегодняшнему дню, и ко времени фашистской оккупации. Только теперь по-настоящему Данилов понял, кто такие братья Музыка. За какие-то два месяца они оставили о себе незабываемую зловещую память. Удивило другое, то, что братья не ушли вместе со своими хозяевами. Здесь-то и напрашивался вполне законный вопрос — почему? На этот счет у Данилова было три предположения: первое — не успели, второе — оставлены специально, третье, наименее вероятное, — остались сами, пытаясь использовать сложную обстановку для грабежей. Но все же он больше склонялся ко второй версии, так как она не только не исключала третью, но и дополнялась ею.

В двадцать втором году, в самый разгар НЭПа, его, Данилова, друг — оперативник Алексей Мартынов, бывший матрос с Балтики, вернувшись в МУР после очередной операции, сказал:

— Вот, Ваня, скоро, совсем скоро, прихлопнем НЭП, остатки ворья добьем, и вернусь я на флот. Только не на море, нет. В речники подамся. Там красота, плывешь себе, берега рядом, хоть рукой трогай. Плесом пахнет, с полей медом тянет. Я уже кое с кем переговорил, найдут мне работу, ну, конечно, подучусь, речным штурманом стану. Ты бы, Иван, тоже работу присматривал. Знаешь, когда все кончится, надо сразу правильную линию в жизни найти.

Тогда они были совсем молодыми: он, Мартынов, Тыльнер, Зуев. Совсем молодыми, твердо верившими в добро. С того дня прошло двадцать лет, а он все еще ловит жуликов. Алеша Мартынов не стал штурманом, правда, ушел на реку — в бассейновую милицию. Тогда они просто не понимали, что построение нового общества — процесс нелегкий. Мало уничтожить явное зло, необходимо искоренить невидимое, спрятанное в глубине человеческой души, а это процесс долгий и очень сложный.

Постепенно опустилась ночь и принесла долгожданную прохладу. Где-то на краю темного неба взрывались и гасли сполохи далекой грозы, и раскаты грома канонадой стелились над землей. Ветер стал влажным, и цветы за окном запахли особенно остро. Быков с Беловым уехали. Данилов сидел в темной комнате. Зажигать свет не хотелось, потому что тогда надо было бы закрыть окно и опустить маскировочную штору. Прислонившись головой к раме, он вдыхал эту ароматную прохладу.

Вскоре многодневная усталость взяла свое, и он задремал. Сон пришел легкий, невесомый, как елочная вата, и в нем была свежесть ночи, запах зелени и ожидание надвигавшейся грозы. И это тревожное ожидание постепенно наполняло его всего и стало основным, главным, и, еще не проснувшись до конца, он привычным движением выдернул из кобуры пистолет. А когда пришел в себя окончательно, то понял, что в комнате кто-то есть.

— Не стреляйте, пожалуйста, не стреляйте, — сказали из темноты, — я Кравцов.

— Садитесь. Если у вас есть оружие, положите на стол. Я вынужден вас задержать, гражданин Кравцов.

— Я пришел сам. Мне передала жена о вашей встрече. Я пришел потому… В общем, я понял, что вам можно верить.

— Спасибо, все это очень трогательно. Оружие!

— Я уже положил его. Сразу же, как вошел.

— Я должен задать вам всего один вопрос. Кто убил Ерохина?

— Музыка… Я шел к городу, шел опушкой леса и видел Ерохина, он ехал на велосипеде. По моим расчетам, мы должны были встретиться с ним у поворота на райцентр.

— Зачем?

— Я не мог больше так жить. Не мог больше ходить в личине предателя. Я должен был поговорить с ним, рассказать все как было, назвать некоторые детали, известные только ему. Они, эти детали, наверняка позволили бы ему поверить мне.

— Вы можете обо всем рассказать?

— Вы не поймете, вы не знаете…

— Так давайте попробуем, возможно, узнав, я пойму.

— Хорошо. Нет… Нет… Не зажигайте света, не надо. Или это у вас профессионально, как в книжках пишут, — глаза, чтобы видеть, руки?..

— В книжках многое пишут. Не хотите — будем сидеть в темноте.

— Хочу. Как мне вас называть?

— Иван Александрович.

— Да… Да… Вы никогда не поймете этого. Нет ничего страшнее, когда тебя считают врагом. Предательство — это… ну, не только черта характера, это, если хотите, профессия. Да, поверьте мне. Я не желаю вам, да и никому другому пережить то, что пережил я. Хорошо, хорошо… По порядку. Я пришел с финской. На фронте был сапером. Старшим лейтенантом. Воевал не хуже других, но, видимо, и не лучше… Награжден значком, памятным. Так. Приехал, снова дела принял… До меня здесь Малыхин работал, пьяница, очень плохой человек. Работу он развалил и, не сдав дела, уехал, написал заявление, что, мол, на «Североникель». Я принял дела, сразу начал восстанавливать все, но тут появилась статья Ерохина о городском хозяйстве. Он о Малыхине писал, а редактор взял да везде фамилию и поправил на мою. Мол, чего с уехавшего взять, а я рядом — ответить могу. А время помните какое было? Да, конечно, вы помните… Тут комиссия, ревизия… Васильев, наш первый секретарь райкома, был в отъезде, его замещал Блинов, человек хороший, но новый, с учебы к нам попал, не разобрался. В общем, исключили…

— А как Ерохин реагировал на все это?

— Он заявление писал на редактора и в мою защиту, но ему тоже чуть беспринципность не пришили. Однако мы с ним были всегда не то чтобы друзья, но уважали друг друга.

— Это заявление сохранилось?

— Да, на его основании потом был освобожден от должности редактор газеты. Именно после письма Ерохина прислали настоящую комиссию, разобрались, а тут уж война… Когда немцы подошли, меня вызвали в НКВД и предложили остаться в городе. В общем, все логично, я «обижен» советской властью, даже инсценировали, что именно я спас от взрыва городское водоснабжение.

— С кем вы поддерживали связь?

— Только с Васильевым и Котовым.

— Котов — это начальник НКВД?

— Да.

— Вы знаете, что он погиб?

— Да, знаю. Он шел ко мне. Перед этим ночью ко мне домой пришел Васильев, он приказал спасти от взрыва город.

— Вы выполнили приказ один?

— Нет, у меня была группа, три человека, они погибли в перестрелке, а меня ранило, едва добрался до дому. Немцы уже отступали, и меня начали разыскивать как врага. Тут я узнал, что Котов погиб, а отряд ушел на запад.

— Почему вы не явились в органы?

— Как предатель, я был бы немедленно расстрелян. А мне жить хочется, тем более Васильев сказал, что меня восстановили в партии.

— Хорошо, о вашей деятельности я уже запросил отряд Васильева.

— Это правда?..

— Я всегда говорю правду, во всяком случае, стараюсь это делать. Расскажите об убийстве Ерохина подробно.

— Когда я увидел его едущим на велосипеде, то побежал, чтобы успеть к месту встречи. Вдруг раздался выстрел. Я обернулся и увидел, что Ерохин лежит, а из кустов выскочил человек…

— Вы узнали его?

— Потом да, когда встретил. Это был Бронислав Музыка, бывший начальник полиции.

— Что вы сделали?

— А что мне оставалось? Если бы меня увидели рядом с Ерохиным, то и убийство приписали бы мне, как врагу. Я решил убить Музыку, полез в карман и вспомнил, что забыл пистолет на пасеке.

— Где?

— Я скрывался на пасеке, здесь недалеко, у своего двоюродного брата-инвалида. А Музыку я все равно встретил. На опушке. Он увидел меня и засмеялся: не успел, мол, сказать, бургомистр? А я успел, рассчитался за тебя. Так всегда, дескать, пока вы, фраера, дергаетесь, деловые в цвет попадают.