Кто стреляет последним

Первая партия благополучно достигла Риги. За ней последовала вторая, третья. Сначала — раз в три-четыре месяца, потом — чаще, а последнее время и вовсе зачастили — не реже, чем раз в месяц. Вот тогда в голове у Марата и родилась мысль: если они исправно платят по двести косарей, почему бы им не платить по триста? Или даже по пятьсот? А что, если попробовать придержать очередную партию и посмотреть, что из этого получится? Поразмыслив, Марат решил: а что, можно, чем он рискует?

Но, как выяснилось, рисковал он очень и очень многим. И теперь, после разговора с аль-Аббасом, нужно было доводить это дело до конца.

Марат уже понимал, что цифра убытков — пятнадцать «лимонов» «зеленых», которую в ночном разговоре ему назвал Гунар, это не живые бабки, не упущенная из-за задержки груза прибыль, а стоимость простоя людей и оборудования в ливийском центре или центрах, работающих над созданием бомбы. Но это было даже и к лучшему: раз терпят такие убытки, будут платить. А куда им деваться? Эмбарго, наложенное на Ливию Организацией Объединенных Наций, лишало правительство Каддафи возможности легально закупать литий в любой из стран мира. А втихаря вывозить его из Германии или Франции — не проходит, господа, это вам не матушка-Россия, где можно весь завод растащить по частям, и никто даже не чухнется. Остается только Иркутск.

— Значит, понял, что нужно сделать? — спросил Марат у Гарика, подводя итог обсуждению. — Первое: через того человека, с которым тебя свел Гунар, выйти на людей с завода. Посмотри, что за люди, и вообще — что можно там сделать. Сориентируешься на месте. Возьми с собой пару ребят. Может, придется этого гунаровского кадра убрать. Второе: взять новую партию груза.

Гарик с сомнением покачал головой:

— Не пролететь бы нам с этим делом! Три сотни уже забабахали. На полтинник нас этот сучонок, Вадим, кинул. И еще три сотни…

— Ничего, все окупится, — успокоил его Марат. — Пушки не брать, — предупредил он. — В аэропорту могут засечь.

Гарик напомнил:

— В Домодедове у нас есть человек. А в Иркутске у тех, кто прилетел, багаж не досматривают.

— А если он в отпуске? Или не его смена? — возразил Марат. — Нет смысла рисковать. Понадобится — в Иркутске достанете. Через того же человека Гунара…

— Как это? — удивился Гарик. — После того, как мы его…

— До того. И еще не известно, нужно ли это будет. Может, выгоднее, чтобы он работал на нас? Сам посмотришь, что за человек. И потом уж будешь решать. Все. Двигай. Груз — сразу ко мне. Немедленно. И держи со мной связь.

— Будет сделано, шеф!

— И поаккуратней, не наследите! — напутствовал его Марат.

«Вроде бы все, — подумал он, закрыв за Гариком тяжелую стальную дверь с кодированным сверхсложным замком. — И все вроде бы гладко».

Но все было совсем не гладко. В девять утра, когда Турецкий, невыспавшийся, с красными глазами и отекшим лицом, вошел в свой кабинет, на столе у него уже лежала магнитофонная кассета с записью разговора Марата и аль-Аббаса.

Еще два дня назад, когда за Маратом было установлено наблюдение, молодой лейтенант из «наружки» заметил, что Марат зашел в кооперативное кафе возле своего дома в неурочное время: обед прошел, а до ужина было еще далеко. Зайдя следом, он не обнаружил Марата в зале, зато увидел, что от стойки гардеробщика тянется в дверь какой-то подсобки телефонный провод. Понял: Марат там, за этой дверью. И разговаривает по этому телефону. Номер немедленно был поставлен на прослушивание, и после сотни звонков с заказами на столик или с просьбами позвать Аню или Галю раздался, наконец, этот звонок из Риги.

Рядом с пленкой лежало последнее донесение службы наружного наблюдения, переданное в Генпрокуратуру Яковлевым: в 2.40 ночи к дому Марата подъехала машина Гарика. Он поднялся в квартиру. Был там сорок четыре минуты. Потом подъехал к одному из старых домов на Комсомольском проспекте, поднялся на лифте на четвертый этаж. По появившемуся свету в окнах одной из квартир узнали ее номер — этого адреса не было ни в одном из предыдущих донесений. Вышел через десять минут. В руках у него был какой-то пакет. Направился по Варшавке в сторону кольцевой. На развилке Варшавки и Каширского шоссе к нему в машину подсели еще двое — вероятно, вызванные по телефону или по пейджеру. Свернули на Каширку, пересекли кольцевую. Когда стало ясно, что они направляются в Домодедово, машина «наружки» обогнала их, чтобы не засветиться на пустынном шоссе, и встретила уже в Домодедове. Они оставили свою «шестерку» на платной стоянке и прошли в здание аэровокзала. В кассе купили билеты и улетели в Иркутск рейсом в 5.45. Улетели налегке, с пустыми руками. Пакета у Гарика уже не было — или оставили в машине, или рассовали содержимое по карманам.

«Был там сорок четыре минуты». Что-то обсуждали, это было ясно Турецкому. Что? Многое он отдал бы, чтобы это узнать. Но просветить квартиру Марата не удавалось. Дважды специалисты научно-технического отдела ГУВД, откомандированные в распоряжение Турецкого, пытались разгадать код сейфового замка на стальной, закрытой дерматином под кожу двери квартиры Марата, но обе попытки оказались неудачными: замок был новейшей конструкции, с тремя степенями защиты, милицейская аппаратура оказалась бессильной. Не удалось использовать и лазерную установку. Квартира Марата окнами выходила на глухую торцевую стену соседнего дома, неоткуда было нацелить лазерный луч на окна Марата. Даже на крыше не было с этой стороны слухового окна. Так что о чем совещался Марат со своим ближайшим подручным — оставалось только догадываться.

Турецкий вызвал Косенкова, он появился в прокуратуре минут через десять после самого Турецкого, они вместе прослушали запись.

— Что ты об этом думаешь? — спросил Турецкий, когда пленка закончилась.

Косенков только головой покачал.

— Изворотлив, собака! Как он его этим Моссадом достал! Вот уж верно: ненависть — плохой советчик. А как вам нравится наш Вадим?

— Я снова в шоке, — признался Турецкий. — Только не больно-то он и наш.

— А чей — их? Я имею в виду Израиль.

— И не их. Свой среди чужих, чужой среди своих. Было такое кино.

— Когда вы успеваете в кино ходить? — удивился Косенков.

— А я и не хожу. Мне дочка рассказывает. Вадим еще не пришел?

— Ко мне не заходил. Придет. Пропуск ему заказан.

— Что ж, давай подумаем, что все это может означать и что из этого вытекает, — предложил Турецкий.

Вадим появился в Генпрокуратуре около полудня. Секретарь Турецкого Верочка доложила:

— К вам какой-то Костиков. Примете его?

— И немедленно! — Турецкий приветливо поднялся навстречу Вадиму и пожал ему руку. — Наконец-то! А то мы уж начали беспокоиться, не стряслось ли с тобой чего.

— Да чуть было не стряслось, — ответил Вадим.

Он рассказал о засаде в чертановской квартире.

— Ну, повезло тебе! — искренне восхитился Турецкий. — Везучий ты человек — тьфу-тьфу, чтобы не сглазить!

— Конечно, повезло. К кому из следователей мне идти?

— А вот с Аркадием Николаевичем и будешь работать. Но сначала мне хотелось бы, чтобы ты прослушал одну запись. Поставь-ка, Аркадий, кассету.

Косенков включил магнитофон.

Пошла запись:

«— Слушаю вас.

— Вы — тот, с кем я встречался у Домского собора?

— Да. Я вас тоже узнал…»

— Марат и Аббас, — сразу сказал Вадим.

Турецкий кивнул.

Запись продолжалась. В одном месте Косенков вернул пленку:

«— Он сказал им, что в доказательство своей искренности готов сдаться моим людям — выйти на площадь в одиночку и без оружия!

— Там была бы засада.

— Мои люди провели предварительную проверку. И другой наш человек все время контролировал обстановку. Засады не было! И Костиков вышел к ним — стоял на площади один и без оружия!..»

Аркадий нажал «Стоп».

— Так и было? — спросил он Вадима.

Тот кивнул:

— Да.

— Вот так и стояли, как голый?

— Ну и стоял. А что было делать?

— Страшно было?