Банда 4

— Да, если вы не возражаете.

— Хорошо, — повторила женщина, не двигаясь с места... — Может быть, сюда принести ребенка?

— Если это удобно, — согласился Андрей.

— Хорошо... Я принесу сюда.

Она поднялась, прошла ко второй комнате, постояла, опустив голову, оглянулась на Андрея и Надю, пожала округлыми плечами, как бы снимая с себя ответственность. Просьба Андрея была не совсем обычной, и время было позднее, и Надя вела себя странно, явно не понимая, где находится, зачем, что вообще происходит. Но, в конце концов, женщина вошла в комнату — там было почти темно, только маленькая лампочка торшера создавала полумрак. Выйдя через минуту со свертком в руках, женщина приблизилась к столу, присела на стул, откинула с лица ребенка кружевной треугольник.

— Я что-то должна делать? — нервно спросила Надя. Она машинально достала сигареты, но тут же снова сунула их в сумочку. — Андрей, я ничего не понимаю!

— Посмотри на ребенка, — сказал он. — Это, между прочим, девочка. Подойди и посмотри, — сказал он уже раздраженно, видя, что Надя все еще чего-то опасается. — Подойди и посмотри. Это совсем недалеко и совсем нетрудно. Ты даже не успеешь вспотеть от этой работы, — жестковато добавил он, исподлобья глядя на Надю.

Надя поднялась, обошла вокруг стула, на котором сидел Андрей, и приблизилась к женщине с ребенком. Некоторое время она смотрела на сморщенное личико все с тем же выражением непонимания, даже неприятия. Но вот что-то вздрогнуло в ее лице, оно напряглось. Склонившись ближе к ребенку, она всматривалась в каждую складку, морщинку, и, наконец, глаза ее сошлись на еле заметной темной точке между бровями. Надя побледнела, сделала шаг назад и вдруг, вся обмякнув, опрокинулась на ковер.

— Все, — сказал Андрей. — Хватит. Хорошего понемножку. Отнесите ребенка, займемся мамашей. — Попросив женщину открыть ему дверь, Андрей поднял бесчувственную Надю и снес на первый этаж. Без спешки, но и не медля, он усадил ее в машину на прежнее место, осторожно выбрался со двора и, промчавшись минут за десять в другой конец города, въехал точно в такой же двор. Остановившись у похожего подъезда, он опустил стекло со стороны Нади, скрестил руки на груди и откинулся на спинку сиденья.

Надя пришла в себя минут через пять. Вначале она открыла глаза, некоторое время пыталась понять, где она, что с ней, потом порывисто распрямилась, повернулась к Андрею.

Тот молча смотрел на ветровое стекло, залитое дождевыми потеками. Капли на стекле искрились, отражали окна домов, уличные фонари.

— Что это было? — спросила Надя.

— Ты о чем?

— Я потеряла сознание... Извини, пожалуйста. Мне стало плохо.

— Пустяки, не обращай внимания. Это бывает со многими.

— Я не помню, как снова оказалась в машине.

— Просто я взял тебя на руки и вынес. И ты сразу пришла в себя.

— Я снова хочу подняться... Давай поднимемся в ту квартиру, а, Андрей!

— Это невозможно.

— Почему?

— Все боятся твоего Бевза.

— Это была моя дочка?

— Нет, это ты мне скажи!

— Мне кажется, да... Но я не уверена... Эта родинка между бровями... И потом возраст... Ведь и возраст совпадает... Как девочка там оказалась?

— Это мой шеф, Пафнутьев Павел Николаевич, выменял ее у одного хмыря за три бутылки водки.

— Какой ужас! Но ведь она умерла!

— Ты видела ее мертвой?

— Нет.

— Кто тебе сказал, что она умерла?

— В роддоме сказали... Я уже не помню, кто...

— Кто отец ребенка?

— Мы с тобой уже говорили об этом, — Повторим. Кто отец?

— Бевзлин.

— Кто спонсор роддома? Кто принес тебе первые утешения и соболезнования?

Кто попытался скрасить твои первые печальные дни? Он тебя никуда не отправлял на недельку-другую в себя придти?

— Почему ты так решил? — беспомощно спросила Надя.

— У тебя загар совсем даже не мартовский. У тебя августовский загар. Где сейчас август, Надя? Канары? Кипр? Хургада? Ну? Скажи, пожалуйста.

— В Хургаде сейчас август, Андрей.

— Поскупился Бевзлин, он мог бы и на Канары отправить.

— Я слышала объявления по телевидению о том, что какой-то пьяница продавал девочку возле универмага... Значит, это была моя дочь... А я даже не откликнулась.

— Все было сделано для того, чтобы ты не откликнулась.

— Но это и его дочь... Как он мог?

— Что мог? Если он торгует детишками, если распродает их и целыми, и по частям, в виде выжимок и отдельных органов... Он, скорее всего, подумал, что пусть, дескать, она выносит, как положено, родит, как положено, а он уж распорядится ребенком по своему усмотрению. Девочки, тем более хорошо выношенные и нормально рожденные от трезвых родителей, ценятся очень высоко.

— Не верю. Этого не может быть. Бевзлин сволочь, но не настолько.

— Надя, ты знаешь, что он сделал с мужиком, который у него украл товар, то есть твою дочку? Зажал голову в тиски и медленно-медленно давил эту несчастную голову, пока из нее не потекли пьяные мозги. Ты сама говоришь, что у вас испортились отношения. А зачем ему сложности, ребенок, какая-то девица... Ведь он знал, в тебе завелся ребенок? Знал. Ты ему об этом давно сказала?

— Сразу.

— Он не склонял к аборту?

— Нет.

— Тебе что-нибудь непонятно?

— Я не могу поверить, что все это так.

— А что нужно, чтобы ты поверила? Для большей достоверности ты хочешь родить от него мальчика и посмотреть, за сколько бутылок водки его будут продавать на местном базаре?

— Я его убью, — тихо, почти неслышно, одними губами проговорила Надя.

— Вот это уже разговор, — одобрил Андрей. — Твоя девочка была приготовлена к отправке в невероятно гуманную европейскую страну, куда именно, не знаю. В девочку ввели какую-то заразу, и она несколько суток не могла проснуться.

— Боже! — простонала Надя сквозь зубы.

— Последнюю неделю она провела в реанимации. Ее вытащил с того света один хороший человек, когда-нибудь я тебя с ним познакомлю. Он ничего мужик, пафнутьевский приятель.

— Я его убью, — повторила Надя, и Андрей понял, что она не слышала ничего, что он говорил. — Сама убью. Никому не позволю это сделать. Он мой. Понял? — она резко повернулась к нему, и Андрей в свете фонаря еще раз убедился, что все-таки она красива. Надя, не мигая, смотрела на Андрея широко раскрытыми глазами, и они были до самых краев полны ненавистью. — Не вздумай с ним что-нибудь сделать. Понял?!

— Посмотрим, — неопределенно проговорил Андрей.

— Я не буду повторять все его слова, обещания, заверения, не буду перечислять его подарки. Но все это придает его подлости такой чудовищный смысл, что только я, только я могу вынести приговор и исполнить его.

— Ты меня извини, Надя, — Андрей помялся, — но мне кажется, что не следует тебе этим заниматься. Тебя нет в его поле зрения уже несколько часов. И он понимает, что это означает. Теперь он и близко не подпустит тебя к себе.

Знаешь, японские камикадзе набивали самолеты взрывчаткой и пикировали на американские корабли, но не могли пробиться сквозь стену заградительного огня.

Ты сейчас напоминаешь этого отчаянного японца в самолете, напичканном взрывчаткой... Тебе не пробиться сквозь стену заградительного огня.

Надя помолчала, включила дворники, и они двумя взмахами сняли с ветрового стекла сверкающие капли дождя. Дождь и сейчас еще барабанил по крыше, первый весенний теплый дождь, который смоет остатки снега, сугробов, смоет остатки зимы с улиц города.

— А ведь это не тот подъезд, — сказала вдруг Надя. — Мы не здесь были, когда ты повел меня к той женщине в белом халате. Ты привез меня в другое место, Андрей.

— Конечно.

— Зачем?

— Мне бы не хотелось, чтобы ты знала, где девочка.

— Почему?

— Я не был уверен, что ты не захочешь сообщить этот адрес Бевзлину.

— Ты считаешь меня идиоткой?

— Я не знал, как ты воспримешь мой маленький сюрприз, — улыбнулся Андрей.Но не переживай. Ты увидишь ее, как только пожелаешь.