Пленники небес

Не прошло и пяти минут, как по деревянной лестнице стал спускаться Виктор Ромеро. На нем были защитного цвета брюки армейского образца, мешковатая гавайка с рисунком из пурпурных цветов, а черную курчавую макушку украшал берет. Быстрым шагом, то и дело перепрыгивая через лужи, он направился в ближайшую бакалею. Я достал из коробки пистолет, сунул за пояс, одернул рубаху и выскочил из кабины.

Мне пришло в голову, что у меня есть три варианта действий. Первый: попытаться взять его прямо в магазинчике, однако, если он вооружен (а судя по тому, что он не стал заправлять рубаху в штаны, так оно и было), могут пострадать невинные люди. Можно, конечно, спрятаться возле лестницы на второй этаж и попытаться схватить его там, но в этом случае мне не будет видно парадной двери — а если он решит вернуться именно через нее? Оставалось третье — затаиться и ждать, ощущая холодное прикосновение стали к пояснице и учащенные удары пульса.

Я сцепил и расцепил ладони, вытер их о штаны; глубоко и размеренно вдохнул и выдохнул через рот. Внезапно на пороге бакалейной лавочки появился Ромеро с пакетом под мышкой. В неоновом свете его лицо казалось ярко-красным, нечесаные черные кудри закрывали шею. Большим пальцем он поддернул ремень, равнодушно огляделся и таким же быстрым шагом направился обратно, прыгая через лужи, и при каждом прыжке прижимая ладонь к пояснице, как школьник. Я наблюдал, как он поднимается по лестнице, входит в квартиру, запирает дверь и включает вентилятор.

Перейдя улицу, я затаился возле лестницы, снял пистолет с предохранителя и зарядил. Тяжелый и теплый, он лежал в моей ладони и ждал своего часа. Было слышно, как Ромеро наверху разбирает покупки, гремит посудой и наливает воду в кастрюльку. Ухватившись за перила, чтобы не потерять равновесия, я легко взобрался по лестнице, прыгая через ступеньку; в эту минуту по улице катил очередной трамвай. Пригнувшись, я нырнул под окно и затаился в простенке между ним и дверью. Мне было видно, как силуэт Ромеро ходит туда-сюда. Над моей головой на фоне закатного неба проносились ласточки.

Я услышал, как он кладет на стол какой-то тяжелый металлический предмет. Вот он зачем-то прошел в соседнюю комнату. Задержав дыхание, я распахнул дверь и бросился за ним; в комнате ярко горел электрический свет — точно нас застигла вспышка фотоаппарата. Я увидел торчавшие из кипевшей на плите кастрюльки спагетти; на кухонном столе был французский батон, кусок сыра и темная бутылка «кьянти», а рядышком — пистолет 45-го калибра, такой же, как мой, только с хромированным стволом. На его лице мелькнуло выражение животного страха, сменившееся яростью; он стоял возле двери в спальню — губы плотно сжаты, ноздри подрагивают, горящие черные глаза сверлят меня и смотрят на пушку, оставленную вне пределов досягаемости.

— Ты арестован, ублюдок! Руки за голову, лицом к стене! — заорал я.

Но мне следовало бы знать (и полагаю, я знал), что человека, который сумел затаиться в высокой траве рядом с вьетнамской деревушкой и неделю просидеть там в засаде, питаясь змеями и жуками, не выпуская из рук винтовки с оптическим прицелом, не так-то просто прижать к ногтю. Его ладонь продолжала покоиться на ручке двери. Он не отрываясь смотрел мне в лицо; внезапно в глазах его промелькнула спасительная догадка, и резким движением он захлопнул дверь перед самым моим носом. Я дернул ручку на себя, потом толкнул дверь, наконец налег на нее всем телом, однако засов выдержал.

Вдруг я услышал, как он рывком открывает ящик комода, а секундой позже — металлический щелчок. Я отскочил в сторону и спрятался за кресло — и как раз вовремя: выстрел из карабина проделал в двери здоровенную дыру, щенки разлетелись по всей кухне, покупки Ромеро посыпались со стола, зазвенели кастрюли на плите. Мне не за что было ухватиться, я припал на колени и прижался к стене. Он выпустил еще пару выстрелов под разным углом, надеясь задеть меня. Выстрелами дверь разнесло в щепы, побило посуду, кипящая на плите кастрюлька опрокинулась, с шипением залив огонь, а содержимое бутылки кетчупа разбрызгалось по всей комнате. Послышался странный звук, и я понял, что заряд закончился.

В наступившее секундное затишье, пока он менял пустую обойму, я тоже подкинул ему повод подумать. Не меняя положения, я изогнул руку с пистолетом так, чтобы дуло его было направлено в отверстие двери, и принялся стрелять. Отдача была настолько сильна, что я едва не выронил оружие, однако серия выстрелов из пистолета 45-го калибра обычно производит неизгладимое впечатление на того, кому выпала участь стать мишенью, даже если ни один выстрел не попал в цель.

— Хватит, Ромеро. Через три минуты здесь будет полно полиции.

В комнате было душно и тихо, воняло бездымным порохом и гарью от разлившейся на плите воды. Я услышал, как он перезарядил оружие, затем под его шагами заскрипела лестница наверх. Я мигом подскочил к двери, держа пистолет в вытянутых руках, и выпустил всю обойму под восходящим углом. Я прострелил в двери отверстие, похожее на зубастую пасть — вроде тех, какие детишки вырезают в тыквах накануне праздника Всех святых. Несмотря на клубы дыма и разлетающиеся во все стороны щепки и кусочки свинца, я услышал (и частично увидел) разрушения, которые учинил в спальне: на пол со звоном упало расколотое зеркало, со стены слетел светильник и повис на проволоке, пули расплющили водопроводную трубу в стене и разбили окно.

Открыв казенник, я выкинул пустую обойму и вставил полную. Потом распахнул размозженную выстрелами дверь. Возле одной из стен, там, куда не достигали мои пули, я увидел деревянную лестницу, ведущую на чердак. Я прицелился в проем чердачной двери, в голове у меня шумело.

Сверху не доносилось ни звука, в комнате тоже было тихо. К потолку поднимался столб пыли, скрипел, раскачиваясь на проволоке, расколотый керамический светильник. Внизу уже завывали сирены.

Судя по всему, он попал в ловушку. Да-да, Виктор Ромеро, человек, который пережил Вьетнам, успешно зарабатывал деньги, занимаясь сутенерством и приторговывая наркотиками, сумел избежать ареста после того, как устроил авиакатастрофу, в которой погибли четыре человека, смог скрыться на машине под градом моих пуль, а после этого еще и избавиться от Эдди Китса. Впечатляющий послужной список, не правда ли?

В первый раз мне удалось заглянуть в чердачное окно, и я увидел плоскую просмоленную крышу, а на ней — отверстия вытяжки, вероятно из прачечной, неоновую вывеску, два остроконечных сооружения с маленькими дверцами — вероятно, в них размещались вентиляторы; также я обнаружил край проржавевшей лестницы, ведущей на первый этаж. Потом я увидел, как гнутся под тяжестью человеческого тела чердачные доски, и понял, что он крадучись, осторожно продвигается вдоль стены, скорее всего в направлении окна, выходящего на крышу. Я поднял пистолет и стал ждать, когда скрипнет одна половица, освобождаясь от груза, и закряхтит другая, на которую он переместит ногу: как раз в этот момент я принялся стрелять. Я нажимал на курок пять раз, постепенно, обдуманно, следя, чтобы остались патроны, и с каждым выстрелом продвигался все ближе к чердачной двери.

Внезапно мне почудилось, что он вскрикнул. Однако я не уверен, что так оно и было. Я слышал такой крик, означавший крах всего — в первую очередь крушение надежд. Такой крик слышишь во сне — даже когда люди умирают молча.

Он рухнул прямо в чердачную дверь и скатился вниз по лестнице. Так он и остался лежать на спине, одна нога согнута в колене, черные глаза по-прежнему горят яростным огнем; он судорожно хватал ртом воздух, точно рыба, выброшенная из воды. Одним из выстрелов ему оторвало три пальца на правой руке — оставшиеся пальцы еще подрагивали от шока. На груди его зияла глубокая рана; всякий раз, когда он пытался вздохнуть, окровавленные ошметки ткани рубахи всасывало внутрь. На улице все яростнее завывали сирены и мигали красно-голубые сигнальные огни карет скорой помощи.

Очевидно, он пытался что-то сказать, однако, когда он открывал рот, из его горла вырывалось только хриплое бульканье, кровь вперемешку со слюной стекала по его щеке прямо на черные кудри. Я наклонился над ним, точно исповедник, внимательно прислушиваясь. От него разило засохшим потом и бриллиантином.