Черная моль

Клим вышел вперед, спокойно подошел к ощетинившемуся, готовому полезть в драку Перепелкину и положил ему руку на плечо.

— Узнаешь?

— П-п-привалов?! — изумленно пробормотал Перепелкин. — К-клим!..

— Он самый. Так что особо не шуми. — И, обращаясь к товарищам, Клим прибавил: — Я его знаю, с нашей фабрики парень.

— Ну и добре, — согласился старший пятерки. — Тогда вот что. Вы, Привалов, ведите его в штаб, а мы закончим обход. Я думаю, всем возвращаться из-за него нет смысла. Как полагаете, товарищи?

— Не убежит? — спросил кто-то из комсомольцев.

— Это от Клима-то? — откликнулся второй. — И потом он же на ногах еле стоит.

И вот они пошли по темным, безлюдным улицам — Клим и рядом пошатывающийся, все так же со сдвинутой на затылок шляпой Перепелкин.

Некоторое время оба молчали. Потом Перепелкин неуверенно спросил:

— Куда ведешь-то?

Клим коротко объяснил.

— И, выходит дело, фотографировать будут, на фабрику сообщат?

— А как же?

Помолчали.

— Клим, а Клим, — понизив голос, снова заговорил Перепелкин. — Ты уж меня, брат, отпусти! Невозможно мне такое стерпеть. Авторитет подорву, понимаешь?

— Ничего. Выправишь потом.

— Слушай, Клим, — лихорадочно зашептал Перепелкин. — Ну, хочешь, я тебе денег отвалю? А?

Клим прищурился и сухо спросил:

— Это сколько же ты, к примеру, отвалишь?

— Ну, хочешь четыре сотни? А? Ну, пять, а?

— Месячную зарплату? — насмешливо осведомился Клим.

— А леший с ней, с зарплатой! — азартно махнул рукой Перепелкин. — Ты говори: согласен?

— Не дури, понял? Не дури! — строго сказал Клим.

— Не хочешь, выходит. Ну, гляди, не пожалел бы! — неожиданно меняя тон, с угрозой произнес Перепелкин.

— Милый, ты что, меня на испуг хочешь взять? — усмехнулся Клим. — Чудно даже.

— Как бы потом чудно не вышло. Как с одним человеком недавно.

— Что же это с ним вышло такое?

— А то, что был человек и нет человека.

Клим невольно насторожился. На ум пришло странное исчезновение кладовщика Климашина с их фабрики.

— Ты это про кого толкуешь?

— Сам знаешь, про кого! — все тем же загадочным и угрожающим тоном ответил Перепелкин. — Лучше со мной не связывайся, понял?

Клим резко остановился и угрюмо окинул с ног до головы Перепелкина.

— Вот что, паря, — тихо сказал он. — Ты чего это несешь? Выкладывай до конца.

— А ты кто такой, чтоб я тебе все выкладывал?

— Ну?.. — угрожающе произнес Клим.

Но тут худое, вытянутое вперед, какое-то рыбье лицо Перепелкина с большими прозрачными глазами внезапно исказилось в жалкой гримасе, длинные, тонкие губы задрожали, и он упавшим голосом произнес:

— Прости, Клим! Это я сдуру все, ей-богу! Сам не знаю, чего плету. Просто страшно мне. Пойми, Клим, страшно позора ждать! Ведь первый раз это со мной. Приятель сбил. Напился. Вот и нес сейчас черт те что…

Клим взглянул в его глаза, полные слез, и внезапно ощутил, что злость уходит, осталось только неприятное чувство досады на себя самого за то, что мог хоть на минуту принять всерьез эту пьяную болтовню.

— Пойми, Клим, — все так же жалобно ныл Перепелкин, — если такое случится, не переживу я это! Ой, господи! — Он схватился за голову и жалобно застонал. — Позор-то какой! И отца опозорил! Память его светлую. Погиб он у меня, Клим, смертью храбрых пал в войну…

При последних словах Перепелкина Климу стало не по себе. Он вдруг вспомнил своего отца, вспомнил горе свое, матери, сестер, что-то защекотало у него в горле, и он смущенно, не глядя на Перепелкина, хрипло бросил:

— Ладно уж. Валяй отсюда. И чтоб больше такого не было. Слыхал?

Перепелкин встрепенулся, обрадованно закивал головой.

— Точно! Слово даю. В жизни никогда не повторится!

Он повернулся было, чтобы уйти, но вдруг на лице его отразилась тревога, и он торопливо прибавил:

— Смотри, Клим, я тебе ничего не говорил, и ты ничего не слышал.

Он быстро зашагал в сторону и скоро исчез за углом. Климу не понравились его последние слова, даже не столько они сами, сколько тон, каким они были сказаны, полный трезвого и жгучего беспокойства. «Баламутный парень, — подумал он, пожав плечами, — сначала несет черт те что, а потом сам же и пугается».

В штабе к сообщению Клима отнеслись неожиданно спокойно.

— Ладно, — махнул рукой секретарь райкома комсомола Кретов. — Раз парень осознал, раскаялся — пусть. В случае чего мы это ему и потом припомним.

Поздно ночью возвращался Клим домой. Из головы не выходил случай с Перепелкиным. И только на углу знакомого переулка мысли неожиданно перескочили на другое. Он вспомнил, что завтра понедельник, с утра на фабрику, вспомнил все дела, которые ждут его там, и среди них новое рационализаторское предложение, которое давно не дает Климу покоя.

Подходя уже к самому делу, Клим решил, что надо будет по этому поводу завтра посоветоваться с Плышевским.

Дома все давно спали. Клим наскоро умылся на кухне, съел, не разогревая, холодную кашу. В квартире было тихо. И только старушка Аннушка, страдавшая бессонницей и отличавшаяся к тому же удивительным слухом, что позволяло ей находиться в курсе дел всех жильцов квартиры, хотя, надо ей отдать справедливость, она никогда не употребляла во зло полученные ею, так сказать, неофициальные сведения, — эта самая Аннушка и приоткрыла дверь своей комнаты, когда Клим, дожевывая на ходу ломоть хлеба, отправился спать.

— Явился, полуночник, — добродушно проворчала она. — Носит тебя нелегкая! Слава тебе, господи, живой вернулся! — И с нескрываемым любопытством спросила: — Знакомых-то кого пьяненьким приметил?

Клим отрицательно мотнул головой и вдруг опять вспомнил Перепелкина.

Сняв в коридоре ботинки, Клим осторожно проскользнул в свою комнату. Очень довольный, что ни мать, ни сестры даже не шелохнулись, когда заскрипела под ним кровать, он невольно подумал: «Ишь, набегались! А ведь воскресенье, могли бы, поди, и отдохнуть». Климу вдруг стало почему-то грустно, с этим настроением он через секунду и уснул.

Рабочий день у Клима начался с неприятного разговора, который завела с ним начальник раскройного цеха Мария Павловна Жерехова.

Это была полная, грубоватая и самоуверенная женщина, работавшая на фабрике уже не первый год, в прошлом лучшая раскройщица-скорнячка, бригадир ударной комсомольской бригады. На должность начальника цеха ее выдвинули сравнительно недавно, как одну из лучших производственниц. Однако в первое время работа у нее не ладилась, цех не выходил из прорыва. Работницы простаивали, теряя заработок, и Жерехова, «снизу» и «сверху» осыпаемая упреками и взысканиями, пришла в отчаяние, похудела и изнервничалась. И только совсем недавно, каких-нибудь два-три месяца назад, положение дел в цехе неожиданно и резко изменилось. Цех быстро выдвинулся в число передовых и стал перевыполнять план. Вот тогда-то и появилась в Жереховой та грубоватая самоуверенность, сквозь которую время от времени вдруг прорывалась почти истерическая раздражительность в отношениях с людьми, и это тем более возмущало всех окружающих, что они знали Жерехову прежде совсем другой: скромной, уравновешенной и душевной.

В этот день Жерехова обрушилась на Клима, как только он появился в ее цехе. Если признаться честно, то особого дела у Клима там не было, он наполовину придумал себе его, придумал только для того, чтобы лишний раз увидеть работавшую там молоденькую закройщицу Лидочку Голубкову, хотя и знал, что на успех ему рассчитывать нечего: успехом у Лидочки пользовался совсем другой человек.

Это была тоненькая черноволосая девушка с большими карими, то очень грустными, то вызывающе-озорными глазами, в которых временами вдруг появлялось какое-то горькое и злое недоумение. Вот таким именно взглядом она и встречала всегда Клима. И все-таки он приходил, пришел и на этот раз.

Он переступил порог и окинул взглядом громадный, освещенный лампами дневного света цех, вдоль которого с легким гудением ползла бесконечная лента конвейера. По сторонам от конвейера разместились девушки-закройщицы в черных халатах и пестрых косынках. Клим сразу нашел среди них Лидочку. Девушка сидела за своим столиком около конвейера и, наложив на очередную шкурку то одно, то другое из лекал, ловкими, заученными движениями вырезала острым ножом детали будущей шапки, потом полный комплект их складывала горкой на конвейер.