Направленный взрыв

Я окинул взглядом маячившие передо мной спины, в зале было человек сто пятьдесят — сто семьдесят. Многие приехали на автобусах, которые стояли возле бетонного забора, отделявшего грунтовую дорогу от территории Дома ветеранов.

Самозабвенно аплодировали старушки с тросточками, человек десять были с костылями, трое стариков сидели в креслах-колясках; и все, в меру своих сил и способностей, аплодировали.

Я не стал слушать, что далее говорил Левченко, несмотря на то что его призывы все набирали обороты, и погрузился в воспоминания. Когда-то к праздникам в МВД и прокуратуре выдавали праздничные наборы, в которых имелись икорка с балычком, дорогие коньяки и «Столичная». Проблемы не было, чтобы поехать отдохнуть в наш неплохой санаторий в Сочи; хотя и медленно, но квартиры получали. А как сейчас, допустим, тот же Левин, женившись, получит квартиру? И когда? И получит ли вообще?..

Однако Левченко закончил очередной призыв и, постучав по графину с водой стеклянной пробкой, призвал к тишине. Он пригласил на трибуну следующего оратора. На сцену поднялся сухопарый старичок в сером в клеточку костюме, которые обычно раньше выдавались для «наружки».

Речь сухопарого старичка была более конкретна:

— Нам, старой гвардии, нечего терять! Мы разве дорожим своей жизнью, отданной родине? Нет! Нас мало, но мы бесстрашны! Нас мало, но вполне достаточно, чтобы в один прекрасный день каждому встать на свое руководящее место и повести массы трудящихся на ряд тотальных акций. Прежде всего необходимо провести предупредительную голодовку у мавзолея Владимира Ильича. Затем — марш «пустых кастрюль», и после предупредительных выступлений, в назначенный день икс, мы приведем наших сыновей и дочерей при поддержке «силовиков» к рычагам управления истерзанной страной!..

Опять те же аплодисменты. Я прошел к первому ряду и сел в свободное кресло, стоявшее рядом с креслом Левченко.

— Здравствуйте, — шепнул я, дотронувшись до руки старика.

Семен Михайлович, увидев меня, страшно удивился, в глазах его я заметил промелькнувший страх:

— Ты здесь, Саша?

— Мне забыли прислать приглашение, — ответил я с улыбкой.

— Я рад, что ты с нами, Саша, — зашептал Левченко, — когда мы придем к власти, нам потребуются честные люди в органах правопорядка. Это твоя реальная возможность, Саша, не упускай ее! Ты можешь стать генеральным прокурором или министром внутренних дел! — Глаза Левченко лихорадочно заблестели.

— Непременно воспользуюсь вашим приглашением, — шепнул я в ответ старику, пытаясь спрятать улыбку.

Однако старик не поверил в мою искренность:

— Ах, Саша, Саша, вы — испорченное поколение. Ты родился на сломе эпох, ты сам еще не знаешь, какой ты в самом деле — красный, или белый, или черный, как пишут ваши газеты. У тебя разрушена психика, как у всего вашего поколения сорокалетних. Вы и не с нами до конца и не с новыми буржуями. Жаль мне тебя, Саша, — сокрушенно вздохнул Левченко.

— Не стоит меня жалеть. Я вообще-то заглянул по делу. Можно я не буду слушать выступление вашего товарища по партии, а мы с вами побеседуем, Семен Михайлович?

Левченко внимательно посмотрел на меня. В этом взгляде была настороженность, за которой скрывался затаенный страх.

— Не видишь, что не вовремя? Что тебя интересует?

— Некоторые подробности, — сказал я, поднимаясь и приглашая подняться из мягкого плюшевого кресла и Левченко. — Я о вас кое-что разузнал…

Вчера я полдня обзванивал различные инстанции после того как проснулся, — уже ближе к обеду, но зато со здоровой головой. Банкет у меня дома вместе с Грязновым и Левиным закончился, уже когда за окном светило позднее зимнее солнце. Немного поспал и сразу налег на телефон.

Мне удалось выяснить, что Левченко Семен Михайлович и в самом деле был работником Комитета государственной безопасности, вот только с маленькой поправкой: он был скромным служащим в клубе Комитета госбезопасности. Так что старым гэбистом его можно назвать с большой натяжкой. Кроме всего прочего, Семен Михайлович действительно страдал тихой формой помешательства, для окружающих совершенно безвредной, во всяком случае для нормальных людей он никакой опасности не представлял. Он просто очень — до болезненности — любил выдавать желаемое за действительное.

Впрочем, журналисты и следователи тоже слишком часто выдают желаемое за действительное, однако помешательством эти искренние заблуждения назвать нельзя. У Левченко была стойкая зацикленность на вопросах по спасению отечества, патологически стойкая, как сообщили мне в клинике, где старик состоял на учете.

Я вышел из зала, оглянулся и увидел, что Левченко нехотя плетется к дверям. Пригласил его присесть в холле под огромными пальмовыми листьями. Я демонстративно вытащил блокнот, словно собирался записывать:

— Первый вопрос: кто вам разрешил создавать партию, да еще съезд проводить? Партия зарегистрирована? Когда, где, кем? — Я решил взять бедного старика на пушку.

Левченко быстро заморгал, но тут же взял себя в руки, на губах появилась ехидная улыбка:

— Какая партия, Сашок, я чтой-то тебя не понимаю. Ты разве видел лозунги, призывы в зале? Не видел. У нас же хор, у нас сегодня проходят спевки хора ветеранов, может быть, ты запретишь заниматься художественной самодеятельностью?

И только он это сказал, как действительно из зала грянул многоголосый старческий хор, запели «Интернационал» под шипящую фонограмму. Старик заулыбался пуще прежнего и заслушался:

— Хорошо поют, я с ними репетировал. Скоро и сам сюда, в Дом ветеранов, переберусь, чтоб поближе быть к своим соратникам…

— По хору?

— По борьбе, Сашок, по борьбе… — вдруг зло сощурился Семен Михайлович. — Ты меня на арапа не бери, и не таких видали… в тридцать седьмом. И всех пережил, как и тебя наверняка переживу!

— Извините, я немного погорячился. Никто вам не вправе запретить создавать свою неформальную организацию.

Я решил действовать методом пряника, спрятал блокнот и сделал на лице виновато-извиняющееся выражение.

— Семен Михайлович, а кто инициатор создания вашей… организации?

— Хе-хе-хе, все-то тебе расскажи! — засмеялся старик. — Может, я, а может, и не я… Возбуждай против меня уголовное дело, вот тогда и поговорим про мою организацию.

— Я так, из любопытства, — ретировался я. — Вообще-то я не по поводу вашего хора здесь, вы же понимаете.

— Понимаю. А еще понимаю, что ты, Сашок, можешь быть нам очень полезен, — хитро сощурился Левченко.

— Каким же боком? — удивился я.

— А ты ведь в «Новой России» статейки тискал, было дело?

— Признаюсь, было.

— Так вот, несмотря на то, что Танюши больше нет, газета-то осталась. Вот ты можешь написать про нас хорошую статью, чтоб на всю страну стало известно про…

Я прервал его:

— Не обещаю, но попробую. Но для обсуждения статьи потребуется отдельная встреча.

— Конечно, хоть десять раз будем встречаться! Я сейчас только самое малое про нас расскажу… — Я видел, что старика просто распирало от гордости. — Значит, так… Ты, как и большинство народа, обманываешься, думая, что мы тут все из ума повыживали, обманываешься! В стране вся грязь, вся мерзость всплыла, поднялась на поверхность! А кто черпать ее будет?! Кто станет заниматься социальным ассенизаторством?! Вы, что ль, в вашей прокуратуре? Не смеши, Сашок! Нынешний разогнанный, переименованный, обезглавленный Комитет госбезопасности? Опять не надо смешить! Нету настоящих «внутренних органов» в стране, нету, окромя нас! Понял теперь? Мы неподкупные, бесстрашные, каждый в любую секунду жизнью может пожертвовать…

— Очень хорошо, Семен Михайлович, но, может, вы потом расскажете?..

Левченко словно не слышал моей мольбы:

— Да ты знаешь, что мы еще в девяностом году начали проводить важнейшие крупномасштабные акции, то ли еще будет!.. Голожопиков ловили!..

— Кого-кого?! — У меня глаза поползли на лоб.

— Да голожопиков, говорю, нудистов, которые в Серебряном бору обосновались — вот плоды вашей демократии! Ходят мужики, бабы, трясут своими приборами и сиськами! Какой пример подрастающему поколению, ты представляешь, какая идеологическая диверсия?! А они говорят, что, мол, они загорают так, в обнимку с природой, без штанов! Тьфу, дьяволы! А руководитель их — из ЦРУ…