Искатель. 1990. Выпуск №3

— Договорились. Созваниваемся.

Я положил трубку. И вовремя: почти тут же в комнату вошла Алена. Она была в длинном белом махровом халате, который ей очень шел, хотя и делал взрослее. Вообще, Алена сейчас выглядела потрясающе. Я сам не верил, что девушка, стоящая сейчас передо мной, может меня терпеть. И уж тем более любить.

— Привет, — сказал я. — Давно встала?

— Давно. Учти, я уже сделала гренки. И поставила омлет. Мыться пойдешь?

— Пойду. — Не удержавшись, я покосился в окно. Алена вздохнула:

— Я уже туда смотрела. Там все спокойно.

Сначала я не понял, что она хотела этим сказать.

— Что значит: «там все спокойно»?

— Ну то и значит: спокойно.

Что-то в ее голосе мне не понравилось. Будто почувствовав это, Алена улыбнулась, мягко обняла за шею, чуть пригнув голову, посмотрела в глаза:

— Не сердись, пожалуйста. Хорошо?

— Я не сержусь. Хотя я не понял твоих слов. В чем дело? Зачем ты смотрела в окно?

— Просто мне показалось: ты чего-то боишься.

— Боюсь?

— Ну, может, я не так выразилась. Остерегаешься.

— Чего остерегаюсь?

Алена отпустила мою шею, сунула руки в карманы.

— Ладно, прости, что лезу в твои дела, иди мойся. И приходи завтракать.

— Да лезь, пожалуйста. Просто ты вбила себе в голову то, чего нет.

Покончив с туалетом и одевшись, я прошел на кухню. Алена положила мне большой кусок омлета, придвинув чашку кофе. Усевшись, я спросил:

— Ты вообще как, торопишься?

— Нет. Первую пару я все равно пропустила. Так что времени вагон. Давай, а то остынет.

Мы начали есть. Завтрак проходил в молчании. Наконец после того, как мы оба покончили с омлетом, я сказал:

— Аленушка, друг мой, знаешь, я сегодня перееду к себе.

Алена поставила чашку, посмотрела исподлобья:

— Ты обиделся?

— Да нет, просто хватит мне кайфовать. А тебе пропускать первые пары. Да и вообще, надо работать, так ведь?

— Ну, так. А как же то?

— Что «то»?

Алена встала, подошла к окну, Сказала, не оборачиваясь:

— Ну... то, чего ты опасаешься.

Допив кофе, я подошел к ней, обнял за плечи. Сказал, прикоснувшись губами к затылку:

— Алена, я ничего не опасаюсь. Запомни это раз и навсегда.

— Опасаешься. Зачем играть в кошки-мышки? Ведь это видно невооруженным глазом. По утрам ты тщательно разглядываешь двор. Когда мы идем к машине, незаметно оглядываешься. В машине непрерывно следишь, кто едет сзади, будто чего-то ждешь. Будто за тобой кто-то гонится. Я понимаю, по каким-то причинам ты не хочешь об этом говорить.

Я молчал, не зная, что ей сказать. Алена передернула плечами:

— Сереженька, может, ты все же просветишь меня, что происходит? Я тебя очень прошу,

Я подумал: кажется, я должен наконец объяснить ей, в чем дело. Хотя бы вкратце.

— Хорошо. Если тебя это так уж интересует, последнюю неделю за мной и Сашкой охотились.

— Охотились — кто?

— Нехорошие дяденьки. Но сейчас уже они охотиться за нами не будут.

— Это какие-то бандиты? Уголовники?

— Алена, какая разница? — Я провел рукой по ее волосам. — Бандиты они, уголовники — не имеет значения.

— Сергей, ты что-то скрываешь?

— Ничего я не скрываю.

— Скрываешь. Как ты не можешь понять: я за тебя боюсь.

— И зря, ничего не бойся. Одевайся, и я отвезу тебя. А вечером позвоню, и куда-нибудь сходим.

Покончив с завтраком, я отвез Алену в институт. Потом подъехал к своему дому, оставил машину на обычном месте и поднялся к себе.

Признаться, я не исключал, что Вадим Павлович или его люди попробуют в мое отсутствие проникнуть в квартиру. Но все вещи были на своих местах. Мою квартиру никто не трогал.

Выслушав рассказ Рахманова, Жильцов спросил:

— Может, эта собака лаяла на что-то другое?

— Я думал об этом. Тогда к Лотареву на машине подъехал его приятель. Тоже наш свидетель, Чирков, в клинике которого ты только что был.

— Разве она не могла лаять на Чиркова?

— Могла. Но появление Чиркова не повод, чтобы рваться с цепи.

— Может, Лотарев все это придумал? Насчет собаки?

— Зачем?

— Когда это было? Летом? — Жильцов помолчал. — Знаешь, собака могла просто взъяриться от жары. Или по какой-то другой причине. Недаром говорят, что иногда собака лает и на собственную тень.

— М-да. — Рахманов посмотрел на Жильцова. — Может, ты и прав. — Услышав телефонный звонок, снял трубку:

— Слушаю?

Приятный женский голос сказал:

— Андрей Викторович? Это Меднова. Вы меня помните?

Еще бы он не помнил Меднову... Девушка, тесно связанная с Лотаревым. Кажется, она взволнована.

— Конечно, помню. Слушаю вас.

— Андрей Викторович, вы могли бы меня сейчас принять?

— Принять? А по какому вопросу?

— Мне нужно с вами поговорить. Срочно. Очень срочно.

Да, она явно взволнована.

— Поговорить о чем?

— Это касается Лотарева. — Он помедлил, и она добавила: — Пожалуйста. Я вас очень прошу.

Вряд ли Меднова сможет рассказать ему что-то новое. Судя по ее тону, звонок вызван всего лишь беспокойством за Лотарева. Но поговорить он обязан.

— Вы сейчас где?

— Рядом с прокуратурой. На Петровке.

— Хорошо, приходите. Я предупрежу, вас пропустят.

Меднова появилась минут через пять, когда Жильцов ушел перекусить в буфет. Некоторое время она смотрела в окно, потом повернулась, уголки ее губ дернулись:

— Мне очень важно, чтобы никто не знал, что я сюда ходила. И особенно Лотарев. Я могу вас об этом попросить?

— Елена Владимировна, все зависит от предмета нашего разговора. Вообще, постараюсь сделать все, чтобы о вашем визите никто не узнал. Конечно, если это не пойдет во вред делу. Так что вы хотели сказать мне?

— Как бы вам это объяснить... — Меднова замолчала, поправила волосы. Усмехнулась: — Конечно, вы понимаете: я его люблю. Но дело не в этом. Я прошу помочь Сергею совсем по другой причине.

— По какой?

Меднова смотрела на него, нахмурившись. Да, подумал Рахманов, в убежденности ей не откажешь, он давно уже не видел такой силы в глазах.

— Лотарев большой художник. Действительно большой художник. Поверьте мне. Я в этом понимаю.

Рахманов промолчал. Она в этом понимает. С таким же успехом можно сказать: все в этом понимают. Ни одной картины Лотарева он не видел, а то, что за одну из них Новлянская заплатила пятнадцать тысяч, еще не показатель. Это могла быть всего лишь плата за услугу.

— Хорошо, я вам верю. Лотарев — большой художник. Что дальше?

— Он не только большой художник. Он еще и честный человек. Просто он попал в беду. И ему нужно помочь.

Рахманов занялся подравниванием бумаг. Сказал, закончив:

— Попал в беду. Все же, наверное, не без собственных усилий?

— Нет. Собственные усилия здесь ни при чем. Его втянули обманом.

— Втянули. Кто же его втянул?

— Люди, которые его окружают. И которым он, к сожалению, доверяет.

— Понятно. Но ведь Лотарев не мальчик. Он должен был понимать, что к чему и куда это может привести. Так ведь?

— Не обязательно.

— Не обязательно?.. — Рахманов сделал вид, что рассматривает стол. — Допустим. Ну а кто же его втянул? Конкретно?

— Всех я не знаю. Но, думаю, здесь не обошлось без этой московской гранд-дамы. Веры. Фамилия ее, кажется, Новлянская. Думаю, вы о ней слышали.

— Слышал. Все из «втягивающих»? Или есть еще?

— У Сергея еще есть друг. Саша Чирков, врач-косметолог. С Сашей они не разлей вода. Не знаю, мне этот Саша кажется ужасно скользким. Как уж.

— Кажется скользким. Согласитесь, довод довольно слабый.

— Ничего не слабый. Уверена, этот его друг, Саша, как-то использует Сергея. Причем давно.

— У вас есть конкретные факты о каких-то делах Лотарева, связанных с Новлянской и Чирковым?

— Конкретных нет. Но ведь не обязательно знать конкретные факты. Достаточно видеть, что это за люди.

Рахманов покрутил ручку. Все, как он и предполагал. Меднова обеспокоена судьбой Лотарева и хочет ему помочь. Что вполне естественно. Он же сам для себя выводов относительно Лотарева еще не сделал. Сказал, оставив в покое ручку: